Ознакомительная версия. Доступно 33 страниц из 164
по пояс ростом мутные бутыли кое с чем покрепче — это для мужиков. А в столовой сервировался узкий и длинный стол, расставлялись тарелки большие, тарелки маленькие, тарелки хлебные, выставлялись бокалы винные и стопки водочные, раскладывались вынутые из плоских черных коробок серебряные ножи, вилки и ложки, и на кухне пеклось, варилось, жарилось и нарезалось что-то поизысканнее, чем баранина с овощным рагу.
Так что же будет на сладкое?
Интересно, кто-нибудь вспомнит про шарики из безе со взбитыми сливками? А может быть, в честь такого случая приготовят мое самое любимое — желе с орехами на хрустящей тестяной подложке в виде кораблика, который плавает в винном соусе-сиропе? А вдруг?
И подумав об этом, сглотнув слюну и облизнувшись, я вдруг вспомнила про дедушку, как он лежит сейчас в гробу совершенно один, под грудой холодной глинистой земли и кучей увядающих цветов, и как ему там темно и тоскливо, и страшно, и одиноко, потому что я, несмотря на все уговоры госпожи Антонеску, никак не могла поверить в бессмертие души. А уж тем более в такую ерунду, что душа где-то бабочкой летает и на нас на всех смотрит, следит, как мы себя ведем. Ведь умерло людей гораздо больше, чем живет сейчас! Представляете себе, какая была бы толкучка в небе? Разве такое бывает? Но когда мне говорили, что душа человека остается на земле то ли девять, то ли сорок дней, — вот в это я как раз могла поверить, но при этом считала, что эта душа находится прямо в теле и что дедушка то ли сорок, то ли девять дней будет мучиться и тосковать, лежа в тесной холодной могиле, а мы будем есть, пить, спать и даже ловить бабочек. И вот я вспомнила, что дедушка, хотя и умер, но все равно пока душа его еще здесь — он как будто бы живой, но закопан в могилу, а я, которую он так любил и которая его сама так любила, — я больше всех на свете любила дедушку, честное слово! — а я, вместо того чтобы сидеть на его могиле и плакать, я думаю о том, какое сегодня будет сладкое к обеду, и мечтаю об этом, и слюни глотаю, и облизываюсь.
От этого мне стало так стыдно, как никогда не было — ни раньше, ни потом.
V
Да, после этого случая мне больше никогда не было стыдно.
Вообще, девушки, которые выросли в деревне, неважно — помещицы или крестьянки, — они совсем не стеснительные. Уж во всяком случае в сто раз менее стеснительные, чем городские девицы, которые только за полчаса до свадьбы узнают, откуда берутся дети, когда их мамаши — неважно, аристократки или мещанки, — краснея, бледнея, покрываясь мелкими капельками пота и глупо хихикая, начинают им объяснять, что, собственно, должно случиться нынче ночью. И хотя, конечно, почти все эти девицы что-то слышали от старших сестер и подружек, что-то читали во французских романах, а кому повезло, у кого были старшие братья, тайком заглядывали в тщательно завернутые пачечки с маленькими, размером с почтовую марку, неприличными картинками, которые их братья держали в нижнем ящике стола под кипой старых тетрадок по физике, — но все равно обо всем этом они знали как-то туманно, отрывочно и неточно. От этого случались истерики и страшные разочарования.
Мы, деревенские, — другое дело. Я с раннего детства, не задавая ни маме, ни папе, ни госпоже Антонеску никаких вопросов, смотрела и видела, как ведут себя быки и коровы, бараны и овцы, кобели и сучки, петухи и куры. Я видела, как щенится собака, ягнится овца. Для меня тут не было никаких секретов. Я прекрасно знала, что все это совершенно естественно, рано или поздно случится со мной тоже. Правда, у меня не было ни брата, ни сестры, поэтому мне не с кем было вести разного рода уточняющие разговоры.
Так что некоторые вопросы у меня были.
Но я была решительная девочка и решила взять быка за рога. В качестве своей доверительницы я выбрала, ни за что не догадаетесь кого, — я выбрала златовласую Грету. Ту самую, чей волос я нашла у себя в постели. Точнее, в щели между матрасом и кроватным изголовьем. Я вдруг вспомнила — сейчас даже не помню, что это было за «вдруг», — вдруг вспомнила, как Грета умоляюще сказала мне: «Барышня, что я должна сделать, чтобы вы не рассказали папаше и чтобы он меня не уволил?» Я обещала ей подумать. И вот, кажется, придумала.
Примерно за час до обеда я вышла на задний двор, зашла в кухню и попыталась отыскать Грету, узнать ее среди четырех суетящихся у столов и плит фигур, почти одинаковых — рослых, расторопных, с туго замотанными белыми косынками на головах. Одна из них, разворачиваясь со сковородой в руке, наткнулась на меня, чуть было не выронила сковороду, чуть было не заорала: «Да что ж ты, чертова кукла, под ногами путаешься?» — но быстро пришла в себя, улыбнулась и сказала:
— Ой, барышня, я так перепугалась, чуть было вас не обварила. Что вам угодно, барышня?
— Ты, кажется, не Грета? — спросила я.
— Нет, барышня, я Ева, — ответила она и поставила сковороду на стол.
— Мне Грета нужна, — сказала я.
— Грету повар послал, вернее, барышня, не послал, а с собой взял на базар за овощами.
— Брехня, — сказала я. — Какой базар к чертовой матери? — Я нарочно говорила с ней грубо, как управляющий с мужиками. — Какой, сто тысяч вонючих чертей, базар с овощами, когда все овощи у нас собственные?
— За приправами, я хотела сказать, барышня, — залепетала Ева. — За пряностями.
— Не припомню пряностей за нашим столом! — Я уже не на шутку рассердилась. Проклятые мужики! Норовят если не обмануть, так соврать. — А пряности берут в бакалейной лавке в городе, а не на базаре. Да и где здесь базар? Где тут поблизости базар, я тебя спрашиваю?
Ева захлопала глазами и сказала:
— В лавку, барышня, да, в лавку. Вы все правильно говорите, в бакалейную лавочку. А базар — это я так, по старой памяти. Я же, барышня, городская.
— Прекрати! — закричала я. — Сейчас ты мне начнешь всю свою жизнь рассказывать! Где Грета, я тебя спрашиваю?!
— Уехала с поваром, со старшим поваром, — залопотала Ева. — Старший повар ей сказал: «Со мной поедешь. Поедем на базар». Ой, простите, барышня, то есть в лавочку, то есть в бакалейный магазин. Да я и не должна запоминать-то. Мне же не
Ознакомительная версия. Доступно 33 страниц из 164
