class="a">[8], и провинциальные, как следовало ожидать, не замедлили за ними последовать. Роман оказался выгодным дельцем как для актрисы, так и для тореро. Многие поклонники боя быков, раньше носу не казавшие в театр, отправились на спектакль единственно ради того, чтобы увидеть любовницу короля тореадоров. Равным образом сотни элегантных дам и кабальеро, считавших корриду развлечением для черни, наводнили арену Беласкоаин, желая взглянуть на соблазнителя темпераментной Сары. Как ни крути — удачная сделка.
Начало интрижки, говорят, вышло не слишком многообещающим. Мадзантини сходил на «Даму с камелиями» и впечатлился красотой Бернар. После второго акта он в сопровождении бандерильеро из своей квадрильи ворвался в гримерную актрисы — несмотря на строжайший запрет кому бы то ни было даже приближаться, — намереваясь отвесить ей комплимент. Сара метнула в него серебряную расческу, и тореадор возвратился в ложу с шишкой на лбу и уже окончательно влюбленный. «Вот таких баб я люблю, — сказал он. — Диких, как бычки».
На следующий день Бернар отправилась на корриду. Ей рассказали, что вся Гавана без ума от Мадзантини, и она, привыкшая побеждать, захотела видеть его у своих ног. Она уселась в ложе на тенистой стороне арены с гребнем в волосах и гвоздикой за ухом. Стройный, жилистый и гибкий Мадзантини вышел на арену под звуки пасодобля, исполняемого оркестром негров, наряженных андалусийцами, и убил быка в ее честь. Сара чуть все ладони не отбила, аплодируя. Злые языки пустили слух, будто некая часть тела матадора, выгодно подчеркнутая тесным костюмом, утвердила ее в намерении завоевать его.
Об их первой ночи любви ходило множество сплетен. Якобы тореро, войдя в спальню Бернар в отеле «Петит», едва освещенную свечами, к своему удивлению, актрисы не обнаружил. Но затем ему попался на глаза пресловутый гроб, подбитый лиловым шелком. Внутри лежала и ждала его абсолютно обнаженная Сара. Такой макабр, надо думать, возбудил матадора до невозможности, потому что на следующее утро некоторые постояльцы жаловались, что всю ночь не могли уснуть из-за любовных стонов.
Девицы Сенда жадно следили за деталями этого громкого приключения и хотели видеть главных героев. Мадзантини — в этом не было никакой тайны — должен был отправиться в турне по крупным городам Кубы после окончания сезона в Гаване. Но вот приезда Сары в Матансас никто не ожидал. С тех пор как в 1842 году австрийка Фанни Эльслер поразила местную публику головокружительными фуэте и прочими грациозными пируэтами в балетах «Сомнамбула» и «Хромой бес», всемирно известные артисты обходили город вниманием.
На второе выступление стеклось немного больше зрителей. На сей раз Бернар выбрала классику французского театра — «Федру». Чикита и Сирения весь вечер пускали слезу и сморкались, а Бландина, не владевшая языком Расина, то и дело просила объяснить, что происходит на сцене.
Прощальным спектаклем при полном аншлаге — поди пойми этих провинциалов — стала «Дама с камелиями». Смерть Маргариты Готье выглядела так натурально, что многие дамы забыли, что они в театре, и заверещали, когда Бернар скорчилась в последней судороге. Осыпаемая цветами и овациями, актриса семнадцать раз выходила на поклон. Неумеренные восторги слегка смягчили ее нрав, и она согласилась принять в гримерной нескольких поклонников, алчущих автографов.
Чикита, Бландина, Сирения и Игнасио оказались в числе первых — и тому есть простое объяснение: доктор Сенда как раз недавно вылечил язву владельцу театра «Эстебан». Они робко вошли в гримерную, уставленную фарфоровыми вазонами, увешанную гобеленами и битком набитую клетками с муравьедами, туканами, удавами и прочим экзотическим зверьем. Не вслушиваясь в восторженные речи эскулапа, Сара размашистым яростным почерком машинально подписала программки Сирении и Бландины. Но когда дошла очередь до Чикиты, актрисе стало любопытно, чья это крохотная ручка протягивает ей программку.
— О, та chérie[9], ты же просто прелестна! — воскликнула она, приятно удивленная, нацарапала свое имя на программке и вручила Чиките. — Скажи, тебе понравился спектакль?
— Все три были превосходны, мадам, но больше всего мне понравилась «Федра».
Актриса польщенно выгнула бровь и растянула в улыбке большой и возмутительно ярко накрашенный рот.
— Надо же! И я ее предпочитаю, — заметила она. — По моему мнению, никакой драме не сравниться с хорошей трагедией. Как, ты сказала, тебя зовут, малышка?
— А я пока и не сказала, — осмелилась хихикнуть Чикита и бросила предостерегающий взгляд на мать, чтобы той не вздумалось поправлять ее и лезть с этой ужасной «Эспиридионой». — Меня зовут Чикита. Чикита Сенда.
Бернар отобрала у нее программку и порывисто дописала: «Очаровательной мадемуазель Чиките Сенде, чьи вкусы совпадают с моими».
В дверях гримерной хозяин театра кашлянул, давая понять, что беседа затянулась. Но перед уходом Сара успела ухватить Чикиту под локоть и развернуть к себе.
— Подожди. Ты, возможно, кое-чего не знаешь, — тихо сказала она и наклонилась, чтобы глядеть Чиките прямо в глаза. — А если и знаешь — невелика беда, я напомню, — прошептала она неслышно для остальных.
— Что же это, мадам? — прошелестела Чикита, у которой от волнения пересохло в горле.
— Величие не знает размеров, — сказала актриса, вперив взгляд в свою малюсенькую поклонницу, и на прощание взмахнула, словно веером, накладными ресницами[10].
Встреча с Сарой Бернар так взволновала Чикиту, что в ту ночь она не могла уснуть. Перед рассветом ее охватило непреодолимое желание выйти в патио и вдохнуть аромат жасмина. Она села в постели и позвонила в колокольчик, вызывая Рустику. Та, полусонная, явилась с фарфоровым горшком на тот случай, если сеньорита желает помочиться.
— Убери с глаз долой, — презрительно сказала Чикита и потребовала шлепанцы и пеньюар. — Пошли на улицу.
По приказному тону Рустика поняла, что разубеждать хозяйку бесполезно. Они откинули щеколду на задней двери и вышли во дворик. Стояло полнолуние, все покрывала тонкая, как марля, дымка, и полчища светлячков плясали на кустах. Поистине волшебная ночь.
— Жди здесь, — велела Чикита служанке, указав на табурет. Потом подошла к пруду и склонилась над водой. Сколько ни старалась, она не могла разглядеть манхуари Буку среди кувшинок, но вообразила, как он, прямой, словно палка, упорно и сосредоточенно кружит в глубине. Панчо де Химено утверждал, что Atractosteus tristoechus вырастают до огромных размеров, но ее питомец оставался таким же, каким попал в дом, — дюймов двадцать. Может, он тоже карлик?
Не обращая внимания на неодобрительные взгляды Рустики, Чикита откинула голову назад и подставила лицо лунному свету. Потом разулась, поставила ступни на сырую землю, расставила руки и медленно закружилась на месте. Ей чудился скрытый смысл, некое зашифрованное послание в прощальной реплике Бернар. Что она хотела сказать этими четырьмя словами? Возможно, побуждала
