с комическим отчаянием всплеснул руками:
– Симон, Симон! Чем я могу вам помочь? Придется мне ехать в Дувр без вас, мой друг. Не могли вы придержать свой язык?
– Он не сделал мне никакого вреда, – спокойно сказал я, – и в Дувр вы поедете со мною.
– Как так? – удивленно воскликнул он.
– Разве только герцог Монмут и лорд Арлингтон поедут врозь.
– Герцог Монмут? Причем тут он?
– Я поступил к нему на службу, – гордо ответил я, – и поеду с ним в Дувр встречать герцогиню Орлеанскую.
– Это каким образом? Как это могло случиться?
Я смотрел на него, удивляясь его возбуждению, и, смеясь, ответил, что я понятлив и принял к сведению полученный урок.
– Про какой урок вы говорите? – в недоумении спросил Дарелл.
– Придерживать свой язык. Пусть тот, кто очень интересуется причиной покровительства мне его высочества, обратится за сведениями к нему самому.
Мой собеседник принужденно рассмеялся и сказал:
– Да, вы действительно понятливы, Симон.
VIII
БЕЗУМИЕ И МЕЧТЫ
Когда занавес опустился и представление кончилось, веселая толпа рассеялась, и я отправился домой. После нашего разговора Дарелл резко отошел от меня, и больше я не видел его; пришлось мне идти одному. Но мои мысли были очень заняты, и я не скучал. Даже для непосвященного в придворные интриги новичка было ясно, что эта поездка в Дувр имела гораздо большее значение, чем простая встреча сестры короля. Мое любопытство было возбуждено, и мне сильно хотелось знать истинное значение этой комедии, в которой и мне пришлось играть хотя и скромную роль. Больше всего я был доволен тем, что если Барбара Кинтон едет в Дувр, то и я еду туда же. Мне было несколько трудно разобраться в своих чувствах. Я уверял себя, что мне будет приятно, быть может, быть полезным дочери друга моего отца. Как бы скромно ни было его положение, преданный друг всегда может пригодиться. Кроме того, какой-то инстинкт подсказывал мне, что в таком обществе, которое соберется в Дувре, защита легко может оказаться нужной для молодой девушки: недавнее поведение моего нового господина только что доказало мне это. А Кэрфорд, должно быть, был вовсе не ревнивым поклонником. Я не принадлежал к поклонникам Барбары – вся моя жизнь была поглощена другой несчастной любовью, но мне было отрадно подумать, что глаза, смотревшие на меня сегодня насмешливо, могут обратиться ко мне в ожидании защиты и помощи. Эта мысль возвышала меня в своих собственных глазах, и, подойдя к дому, я постучал в дверь своей тростью с таким чувством, как будто я был сам герцог Монмут, а не один из его свиты.
Как ни громок был мой стук, он не вызвал немедленного ответа. Я постучал снова, и в коридоре послышались шаги. Мой ворчливый слуга наконец проснулся и шел с обычным своим брюзжанием, но не с бранью (он никогда не бранился, считая это грехом), а, вероятно, с подавляемой зевотой. Однако Джон открыл дверь с глазами, горевшими ярким блеском; он, как видно, еще не ложился, его одежда была в порядке, а в моей гостиной горел яркий огонь. В довершение оттуда слышался гнусливый знакомый голос, громко и в нос распевавший псалом. Я не давал обета против брани, как мой слуга, и с громким ругательством, заставившим Джона в ужасе поднять к небу глаза, оттолкнул его и бросился в гостиную. Звучное «аминь» вылетело мне навстречу, и предо мною оказался бледный и тощий, но спокойный Финеас Тэт.
– Черт побери! Что привело вас сюда? – крикнул я.
– Служение моему Господу, – торжественно ответил он.
– Разве оно запрещает вам спать по ночам?
– А вы разве спали? – довольно дерзко спросил он.
– Я представлялся его величеству.
– Да простит Бог ему и вам! – последовал ответ.
– Может быть, и простит, – сердито сказал я. – Но ни я, ни король не нуждаемся в вашем разрешении. Если Джон впустил вас сюда, то без моего позволения. Прошу вас удалиться…
Отопри дверь мистеру Тэту!
– Выслушайте меня сначала! – воскликнул Финеас и угрожающе поднял руку. – Я послан к вам, чтобы отвратить вас от греха. Господь избирает вас Своим орудием. Опять куются оковы, опять злоумышляют предать наше государство Риму. Где ваши глаза и уши? Разве вы слепы и глухи? Обратитесь ко мне, я послан, чтобы указать вам путь. – Он мне страшно надоел, и я, отчаиваясь отделаться от него, бросился в кресло. Но следующие его слова возбудили мое внимание: – Человек, живущий здесь, с вами, – враг Господа.
– Мистер Дарелл римской веры, – усмехнулся я.
– Что ему надо было от вас? – таинственно спросил Финеас, подходя ко мне. – И все-таки прилепитесь к нему! Будьте там, где он, идите, куда он идет.
– Если вас успокоит, то я иду, куда идет он, – зевнул я, – оба мы едем с королем в Дувр.
– Это – перст Господень и Его святая воля, – воскликнул Финеас, хватая меня за плечо.
– Ну, довольно! – крикнул я, вскочив на ноги. – Руки прочь, если уж вы не можете сдержать свой язык. – Вам-то что до того, что мы едем в Дувр?
– Да, в самом деле – что? – раздался голос Дарелла. – Или вам надо еще обрезать уши?
– Творите надо мной свою волю! – вскрикнул фанатик, откидывая свои плоские волосы, и к своему ужасу я увидал, что верхушки его ушей были действительно обрезаны точно ножницами. – Творите свою волю – я готов. Но придет и ваш час, чаша скоро переполнится.
– Будет что-нибудь хуже ушей, если вы не обуздаете своего языка, – строго сказал ему Дарелл. – Не ваше дело, куда и зачем едет король.
Джон со страхом смотрел на обоих, стоя в дверях. Меня все это начинало занимать.
– Но этот юноша не из ваших, – продолжал Финеас, не обращая внимания на слова Дарелла. – Его рвут из геенны, и его рука будет направлена Господом.
– Эта – ваша комната, сэр, – обернулся ко мне Дарелл, – неужели вы можете выносить здесь присутствие этого плута?
– Мистер Тэт не спрашивал у меня позволения прийти или уйти, – пожал я плечами.
– Для вас не будет полезно, когда узнают, что он был здесь, – сказал Дарелл, качая головой.
Как ни был хорош со мной Дарелл, но эта фраза рассердила меня, а до сих пор я не научился молча выносить упреки.
