а так ничего, — за всех ответил Кеша.
— А ты говорил, ушли? — заведующий фермой повернулся к бригадиру.
— В последнее время, правда, их не видно было, — нашелся Кадар.
— Гена нагнал на них страху, — добавил Кеша.
— Это хорошо. Я слыхал, — отозвался Урэкчэнов и с явным одобрением закивал головой.
— Как там здоровье Нюку, Архип Степанович? — спросил Гена, желая отвести разговор от себя.
— Увезли в райцентр.
— А Степа как? — подала голос Кэтии.
— От него толку мало. Пьянствует, с Павеленжой связался, — махнул рукой Урэкчэнов. — Пропащий он человек, нечего о нем говорить! Такие нам не нужны! — и нахмурился, этот разговор был ему неприятен.
— Нет, не верится. Тут что-то не так, — засомневался Гена.
— Слушай, Гена, кончай ты: «не так, не так», — прервал его Кадар. — Что тебе все не так? Лодырь он был, твой Степан! Правильно Архип Степанович говорит: такие нам не нужны! Больно нос длинный, — Кадар покосился на Гену и примолк.
— Почему? Речь ведь о судьбе человека идет! — возмутился Гена. — Разве так можно?
— Руководство лучше нас знает, что можно, а что нельзя, — огрызнулся Кадар, посмотрев на Урэкчэнова, который в это время рылся в пухлой папке.
— Ладно, хватит вам. Поговорим о делах, — заведующий раскрыл папку, взял в руки несколько исписанных мелким, убористым почерком листочков с какими-то табличками внизу.
Образования у Урэкчэнова, по нынешним понятиям, не было. Пять классов всего. Во время войны пришлось ему бросить школу: надо было помогать матери растить младших сестер и братьев. Да и в колхозе каждые рабочие руки тогда на счету были. Сначала он пас оленей, кладовщиком состоял в поселке, потом стал даже председателем колхоза, ненадолго, правда. Бухгалтер ему попался дотошный — обнаружил однажды приписки, такой шум поднял: дело до района дошло. Урэкчэнову — выговор по партийной линии и из председателей долой, понизили в должности. А вскоре колхоз ихний в оленеводческий совхоз реорганизовали, и стал Урэкчэнов заведующим оленеводческой фермой.
С тех пор много воды утекло. Время — судья суровый, безжалостный. Был когда-то Архип Степанович молодым да стройным, теперь располнел, волосы поседели, на мясистом лице, словно оленьи тропы, морщины, морщины… Многие в совхозе его не любили — за черствость, за безмерную грубость, за надменность… Но, как бы там ни было, дело свое он знал, потому и терпели его высокомерие и бахвальство. А он — чем больше на него наград всяких, премий сыпалось, тем выше нос задирал.
Сейчас, в палатке Кадара, он говорил гладко, ни разу не запнулся. По бумаге не читал. Судя по его оценке, дела в бригадах обстояли неплохо. Потери в целом небольшие, и руководство надеется, что государственный план совхоз выполнит с честью. Потом долго распространялся о дисциплине, назвав Степана дезертиром.
— Сохранность поголовья в вашей бригаде, как всегда, — хорошая. Вы славно потрудились, — при этом он выразительно посмотрел на Кадара. А Гена удивился: «Как же так? Они ведь не смогли от волков отбиться… Потери, безусловно, есть, и немалые… Почему Урэкчэнов молчит об этом?» — Теперь дело за сдачей мяса. Руководство уверено, что вы и тут не упустите завоеванных позиций, что деловой выход будет высоким, — такими словами он закончил свое выступление, вытащил платок и обтер вспотевший мясистый нос. Гена улыбнулся, вспомнив о прозвище Урэкчэнова — «Деловой выход». Тот в каждом докладе обязательно упоминал о деловом выходе тугутов[14].
— Ну как, не подкачаем? — Кадар обвел всех испытующим взглядом.
— Какой разговор! — откликнулся Кеша.
— Конечно! — весело добавила Кэтии, и Гена заметил, как бригадир обернулся в ее сторону, как заблестели у него глаза.
— Завтра жаркий денек предстоит. Надо будет перегнать стадо в кораль, отделить тех оленей, что пойдут в госзакуп…
— Заодно и контрольный пересчет сделаем, — сказал Урэкчэнов.
— Это само собой, — кивнул Кадар.
— Ну, если вопросов нет, можете расходиться, — распорядился заведующий фермой, — Мы тут с Кадаром прикинем предварительно…
— Архип Степанович, я опять о Степане, — прервал его Гена. — Спросить хочу…
Урэкчэнов нахмурился, но все же сказал:
— Спроси, коли сумею — отвечу.
— Вы говорили, что Мучитов, мол, конченый человек…
— Да, говорил.
— Не рано ли такие выводы делать?
— Нет, не рано! Некогда нам с пьяницами возиться. Нам план надо давать! О Продовольственной программе слыхал?
— О программе слыхал. И полностью одобряю. Но… не спешим ли мы? Как бы нам в погоне за планами и в самом деле человека не потерять!
— Знаешь что… — досадливо сморщился Урэкчэнов, — давай сегодня об этом не будем… Ей-богу, не до того…
— Ладно. Сегодня не будем, завтра не будем. Нам всегда некогда, когда речь о судьбе человека идет, — вспылил Гена. — А послезавтра посмотрим — планы-то выполнять не с кем! Сейчас на Степана рукой махнем, потом на другого, на третьего…
— Ну и что ты предлагаешь? — Урэкчэнов резанул его взглядом.
— Надо с ним еще раз поговорить… Я Степана с детства знаю и не считаю, что он конченый! Почему он уехал из стада, Кадар? — Гена повернулся к бригадиру. Тот побагровел, промолчал сначала, потом буркнул:
— А я почем знаю? К бабам небось потянуло…
Капа тихонько толкнула его в бок. Урэкчэнов ухмыльнулся.
— А я думаю, что это не так! И мы обязаны разобраться…
— Ты не путай! — закричал Урэкчэнов, не сумев обуздать свою злость. — Совхоз — не детский сад! Нянчиться тут с каждым нам некогда!
— Но Степан Мучитов — не каждый. Он потомственный оленевод, как и мы с вами. Если такие ребята будут уходить из бригад, кто у нас оленей пасти станет? Долг каждого бригадира не только в том, чтобы «деловой выход» (Гена умышленно, с явной издевкой повторил сейчас это изречение) высоким был, но и в том, чтобы замену себе вырастить! А вам, видишь ли, нянчиться некогда! Да в няньках никто из нас, молодых, не нуждается… Но и несправедливость мы терпеть не намерены! Я догадываюсь, почему Мучитов ушел…
Кадар сидел весь красный, с перекошенным от злости лицом. На скулах Урэкчэнова желваки заходили, руки были сжаты в кулаки. Женщины замерли, обе уставились на бригадира.
— Ладно, кончайте спорить! — Кеша поднялся. — К оленям пора. Пошли, Гена. — И первым направился к выходу.
— И правда, — вскочила Капа. — Давайте лучше чай пить! У нас гость все-таки. Эй, Кадар, Архип Степанович, будьте к столу! Гена!
Геннадий вслед за Кешей вышел на улицу. Но в стадо он не пошел. Ноги сами понесли его в сторону невысокой пологой сопки, стоявшей неподалеку.
Было темно. Но от белого снега и холодного мерцания далеких звезд струился слабый, трепетный свет. Впереди, на сопке, он различил силуэты деревьев, занесенных снегом; нижние ветви их сильно прогнулись под тяжестью пышных шапок. Они напомнили ему безмолвных,
