будь, что будет.
На этом Буланов надолго замолчал и побитой собакой поглядывал на Генриха. Тот оставался в размышлениях и ожидании продолжения. "Вытяни я сейчас сапоги и прикажи лизать, — кривился Генрих, — ведь бросится и загадит их своими слюнями… Но как поступить с негодяем? Наказывая его, не обойтись без Аустрина. А ведь Аустрин может стать значимой фигурой в его руках. Особый отдел, возглавляемый им, как раз занимается всей этой важной и ответственной секретной работой; Аустрин получает и поручает Буланову анализировать агентурные доносы, стекающие в контору со всей страны, и даже поступающие из-за границы от верных людей. Лишь побывав в руках Аустрина, они обобщаются Булановым и тогда готовятся докладные с выводами и предложениями Дзержинскому. К председателю Всероссийской комиссии, конечно, напрямую идут записки и поручения Ленина, других руководителей страны и партии, но то особый случай, а квинтэссенцию, сущность негативных событий, назревающих и происходящих, сведения о поведении отдельных политических и государственных особ, военачальников и прочих авторитетных лидеров, об их негласных и скрытных намерениях можно почерпнуть только из информации этого отдела. Владея такими бесценными сведениями, можно вершить судьбы многих неосторожных великих личностей и управлять ими…"
Вот что стало главным и что решило участь Аустрина и Буланова. Аустрина тревожить Генрих не думал. Пока в его планы это не входило. Достаточно верного пса Буланова. Он, как ни клянётся, как ему ни приказывай, обязательно тайком всё расскажет своему начальнику, а тот пусть дрожит и не спит ночами, гадая, трясясь в ожиданиях. Оба у него на поводке. И будут исполнять его волю и приказы. А вот какие, он знает один…
Теперь в ожидании пропавшего без его команды Буланова, Генрих строил догадки насчёт причин его исчезновения. С некоторых пор, не доложившись, тот не имел права покидать кабинета. Генрих отхлебнул горячего чая, поднял глаза на ожидавшего команды Саволайнена:
— Явился ночной бродяга?
— В приёмной дожидается.
— А Штоколов?
— Греться побежал. Холодновато на улицах.
— Где ж он его разыскал?
— Говорит в Доме Советов?
— В "Национале"![49]
— Ну да.
— И с кем он там ночью валандался!
— И спросишь — не скажет. Только вам откроется. Он теперь важный гусь, как Аустрин уехал.
— Завидуешь пензенскому писарю?
— А чего мне завидовать? Мне при вас не хуже.
— Ладно. Приглашай.
— А чай?
— Подашь, когда я позвоню. — Допил остатки и протянул пустой стакан Ягода. — Заодно и мне ещё налей.
Буланов не вошёл, а проскользнул в дверь, плотно прикрывая её за собой. Он был не в форме, костюмчик серого цвета выглядел необычно, сидел мешковато на его худющем теле. Так же мышкой юркнул к стулу, но не присел, дожидался команды. После мытарств у Генриха на допросах он заметно изменился, налетавшей было после первых дней пребывания в ВЧК ранней спеси, отдающей провинциальным душком, как не бывало. Он ждал, поедая Ягоду зоркими глазками. Генрих лениво кивнул на стул:
— Не спится по ночам, когда начальство отсутствует?
— Я предупредил помощника, где меня искать, — устроился на краешке стула Буланов. — Аустрина, вам известно…
Генрих нахмурился, и Буланов смолк, недоговорив.
— Где ж гулялось?
— Один, Генрих Гершенович… Завален. Приходится встречи с нужными людьми переносить на позднее время.
— В "Националь"? Поближе к ресторанам?
— Там удобнее. Да я б и отложил, если б не нужда.
— Острая?
— Знакомая вам личность, Генрих Гершенович… — замялся Буланов. — Если б… я бы… Очень настаивал.
— Это кто ж такой? — Закинул ногу на ногу Генрих и, откинувшись на спинку кресла, полез за портсигаром.
— Да вы, должно быть, его и не помните.
— Тебе откуда знать?
— Он передал с моим человечком. Мне ж откуда самому.
— Ну-ну…
— Из Внешторга товарищ. — Белёсые глазки Буланова замаслились, заблестели. — Приятной наружности. А в "Национале" он сам назначил. Я только время подкорректировал.
Последнее слово прозвучало как-то странно в его произношении, вроде с особым смыслом. Раньше таких слов в его лексиконе вообще не водилось. "Набирается, мерзавец, на новом поприще, — усмехнулся Генрих, — накапливает оперативный опыт агентурной работы. Погоди, сукин сын, я тебя приучу и наган в руках держать, ты у меня постреляешь не по воронам, придёт твой час".
— Ты что ж всю ночь с ним беседы вёл?
— Пришлось проверить. Смутило меня, что не один он был. С ним ещё тип держался. Серенький, невзрачный. Но он отлепился, лишь я подошёл. А этот, ваш, уж больно на нэпмана смахивал, чистый совбур[50].
— И чем же этот буржуй тебя озадачил? Или просветил?
— Он со мной откровенничать-то особо не пожелал. Настаивал помочь ему к вам попасть. О личном, так сказать, тет-а-тет. Ну а когда разговорились, выяснилось, что беспокойство его вызвано визитом в их владения подозрительного гражданина, разыскивающего одну дамочку. Дамочка та к Внешторгу никакого отношения вроде не имеет. Так, по случаю… — замялся Буланов, подыскивая подходящее слово, — по надобности приглашалась влиятельными лицами для компании. Но не проститутка! Нет! — сорвалось всё же с его языка, и он замахал руками. — Приличная особа.
— Да не трясись ты, Петрович, — как-то даже обласкал его Генрих, — говори как есть. Чаю выпьешь? Промёрз, вижу. А может, коньячку?
— Нет-нет, — замахал тот руками и впервые приподнялся со стула. — Вот чай с удовольствием. Продрог, пока возвращался. А вроде рядышком всё. — И принялся торопливо расписывать, проглатывая слова: — Там-то, в "Национале", он меня в ресторанчик уютненький затащил, видать, знакомый у него народец. Враз к столу понанесли такого… Я в жизни не то, чтобы пробовать, глазом не видел… Это в наше-то время, в этот-то голодомор…
Саволайнен внёс две чашки на блюдцах. Речь Буланова оборвалась.
— Я без сахара, — облизнувшись, но не касаясь чашки, заёрзал Буланов.
— А откуда ему быть? — прищурился Ягода и покосился на говоруна. — Ленин и тот морковным обходится.
— Да, Ильичу сейчас…
— Поправляется наш Ильич.
— А там, у них!.. Не поверите, Генрих Гершенович…
— Отчего ж. Знаю. В Доме Советов теперь иностранцев полно. Другие известные люди обитают, хоть и капиталисты. Не будем же мы перед ними голой задницей сверкать.
Буланов впился в Ягоду — шутит тот или издевается над ним?.. скривил губы так же, как тот.
— Ты пей чай-то, Петрович, остынет — не тот вкус. И согреться не успеешь. А баба та зачем гражданину понадобилась? Переспать? Или родственница?
— Вот уж не знаю. Ваш знакомый, хоть и расположился ко мне, а не доверился. Только я глубже его пытать стал, рот замком. Ну а насчёт вашей роли во всей катавасии, он совсем ни-ни. Свёл разговор на пустяки. А стоило мне придавить, нагло отрезал — вас ему надо. Готов,
