ему – хлопнет дверью и поминай как звали.
Матери тяжело было слышать все это про младшего сына. Она не разбиралась в перипетиях дел городских сыновей, ей было горько за младшего.
– Осподи, осподи, – опять вздохнула она. – Помог бы уж там ему как-нибудь.
– Да не хочет! – искренне воскликнул Игнат. – Ну, скажи ей: не стараюсь, что ли!
– Это верно… мамаша: он не хочет никого слушать.
– Отцу-то уж не говорите про него.
В сенях загремело ведро. Шаги…
– Верка идет, – сказала мать.
– Она где работает-то?
– Дояркой.
Вошла немая… Всплеснула руками, увидела брата, кинулась к нему. Расцеловала.
– От она… От мы как. От как, – приговаривал Игнат, чуть уклоняясь от поцелуев. – От мы как брата любим… Ну, та… Ну, хватит… Познакомься вот с женой моей.
Вера поглядела на Тамару. «Спросила»: «Вот это твоя жена?»
– Ну. А что?.. – Игнат показал: «Хорошая?»
Вера закивала головой и начала целовать Тамару. Тамара улыбалась смущенно.
– Пойдемте, я вам платье привезла, – сказала она. Вера не поняла.
– Верка, иди в горницу – платье мерить.
Вера всплеснула руками и запрыгала по избе, счастливая.
Все были довольны.
– Да хватит скакать-то! – притворно рассердилась мать. – Прям уж обрадуется, так удержу нету.
Тамара с немой ушли в горницу.
– Так у тебя что со здоровьем-то? Да! Я ж лекарство привез – змеиный яд-то, ты просила.
– Вот хорошо-то, сынок, спасибо тебе… Может, подымусь теперь. Радикулит – измучилась вся. А сказали тут…
Пришел Ермолай.
– А Степан все плотничает? – продолжал расспрашивать Игнат, расхаживая по прихожей избе.
Отвечал теперь отец:
– Плотничает, ага. Коровник счас рубют. Ничо, хорошо получают. Этта девяносто рублишек принес. Куда с добром!
– Не закладывает?
– Бывает маленько… Так ведь оно что – дело холостое. Соберутся с ребятами, заложут.
– Жениться-то собирается?
– А мы знаем? Помалкивает. Да женится… куда девается… Садись, пока суть да дело – пропустим маленько.
– Подождали бы Степку-то.
– Мы по маленькой… Садись.
Из горницы вышла немая в новом платье. Вышла торжественная и смотрела на всех вопросительно и удивленно. И в самом деле, она сделалась вдруг очень красивой. Молча смотрели на нее. Она прошлась раз-другой… сама не выдержала важности момента, опять запрыгала, поцеловала брата. Потом побежала в горницу, привела Тамару и стала показывать ее всем и хвалить – какая она добрая, хорошая, умная.
Тамаре неловко стало.
Игнат был доволен.
Вера потащила Тамару на улицу, мыча ей что-то на ходу.
…Выпили маленько.
Ермолай склонился головой на руки, сказал с неподдельной грустью:
– Кончается моя жизнь, Игнаха. Кончается, мать ее… А жалко.
– Почему такое пессимистическое настроение? Отец посмотрел на сына.
– А ты, Игнат, другой стал, – сказал он. – Ты, конечно, не замечаешь этого, а мне сразу видно.
Игнат смотрел трезвыми глазами на отца, внимательно слушал.
– Ты вот давеча вытащил мне сапоги… Спасибо, сынок! Хорошие сапоги…
– Не то говоришь, отец, – сказал Игнат. – При чем тут сапоги?
– Не обессудь, если не так сказал, – я старый человек. Ладно, ничего. Степка скоро придет, брат твой… Он плотничает. Ага. Но, однако, он тебя враз сломит, хоть ты и про физкультуру толкуешь. Ты жидковат против Степана. Куда там…
Игнат засмеялся: к нему вернулась его необидная веселость-снисходительность.
– Посмотрим, посмотрим, тятя.
– Давай еще по маленькой, – предложил отец.
– Нет, – твердо сказал Игнат.
– Вот сын какой у тебя! – не без гордости заметил старик, обращаясь к жене. – Наша порода – Воеводины. Сказал «нет», – значит, все. Гроб. Я такой же был. Вот Степка скоро придет.
– Ты, отец, разговорился что-то, – урезонила жена старика. – Совсем уж из ума стал выживать. Черт-те чего мелет. Не слушай ты его, брехуна, сынок.
Пришли Вера с Тамарой. Тамара присела к столу, а Вера начала что-то «рассказывать» матери. Мать часто повторяла: «Ну, ну… Батюшки мои! Фу ты, господи!»
– Не такой уж ты стал, Игнаха. Ты не обижайся, – повернулся он к Тамаре. – Он сын мне. Только другой он стал.
– Перестал бы, отец, – попросила мать.
– Ты лежи, мать, – беззлобно огрызнулся старик. – Лежи себе, хворай. Я тут с людями разговариваю, а ты нас перебиваешь.
Тамара поднялась из-за стола, подошла к комоду, стала разглядывать патефонные пластинки. Ей, видно, было неловко.
Игнат тоже встал… Завели патефон. Поставили «Грушицу».
Все замолчали. Слушали.
Старший Воеводин смотрел в окно, о чем-то невесело думал.
Вечерело. Горели розовым нежарким огнем стекла домов. По улице, поднимая пыль, прошло стадо. Корова Воеводиных подошла к воротам, попробовала поддеть их рогом – не получилось. Она стояла и мычала. Старик смотрел на нее и не двигался. Праздника почему-то не получилось. А он давненько поджидал этого дня – думал, будет большой праздник. А сейчас сидел и не понимал: почему же не вышло праздника? Сын приехал какой-то не такой… В чем не такой? Сын как сын, подарки привез. И все-таки что-то не то.
– Сейчас Степка придет, – сказал он. Он ждал Степку. Зачем ему нужно было, чтобы скорее пришел Степка, он не знал.
Молодые ушли в горницу, унесли с собой патефон. Игнат прихватил туда же бутылку красного вина и закуску.
– Выпью с сестренкой, была не была! Хотя вредно, вообще-то.
– Давай, сынок, это ничего. Это полезно, – миролюбиво сказал отец.
Начали приходить бывшие друзья и товарищи Игната. Пришло несколько родных. Тут-то бы и начаться празднику, а праздник все не наступал. Приходили, здоровались со стариком и проходили в горницу, заранее улыбаясь. Скоро там стало шумно. Гудел снисходительный могучий бас Игната, смеялись женщины, дребезжал патефон. Двое дружков Игната сбегали в лавку и вернулись с бутылками и кульками.
– Сейчас Степка придет, – сказал старик. Не было у него на душе праздника, и все тут.
Пришел наконец Степка. Загорелый, грязный…
– Игнаша наш приехал, – встретил его отец.
– Я уж слышал, – сказал Степан, улыбнулся и тряхнул русыми спутанными волосами.
Старик поднялся из-за стола, хотел идти в горницу, но сын остановил его:
– Погоди, тять, дай я хоть маленько сполоснусь. А то неудобно даже.
– Ну, давай, – согласился отец. – А то верно – он нарядный весь, как этот… как артист.
И тут из горницы вышел Игнат с женой.
– Брательник! – заревел Игнат, растопырив руки. – Степка! – И пошел на него.
Степка засмеялся, переступил с ноги на ногу, – видно, застеснялся Тамары.
Игнатий облапил его.
– Замараю, слушай, – Степка пытался высвободиться из объятий брата, но тот не отпускал.
– Ничего-о!.. Это трудовая грязь, братка! Дай поцелую тебя, окаянная душа! Соскучился без вас.
Братья поцеловались.
Отец смотрел на сыновей, и по щекам его катились светлые, крупные слезы. Он вытер их и громко высморкался.
– Он тебе подарки привез, Степка, – громко и хвастливо
