грацией, которую не в силах запечатлеть никакой художник, — все это лишь живые цели для испытания либо мастерства охотника, либо качества его ружья.
Лишь изредка деятельность организованных охотников приносит природе благо. Так, Америка совместно с Канадой провела акцию восстановления водных ресурсов и болотистых мест обитания уток и гусей. Для воплощения задуманного понадобилось немало сил, энергии и знаний. Но в результате акция обернулась неоценимой пользой не только для гусей и уток, но и для массы других птиц, предпочитающих болотистые места: их непрошеные стаи не замедлили воспользоваться новоявленным гусиным раем.
С точки зрения натуралиста, самым опасным врагом природы является все-таки не охотник. В конце концов их общества — это четко организованные структуры, хорошо финансируемые и проявляющие заботу по отношению ко всем видам вымирающей дичи. Они сразу издают соответствующий закон и следят за его соблюдением.
Нет, более всего следует опасаться ученого, охваченного страстью к коллекционированию. Он обладает особым чутьем на виды, грозящие исчезновением. Гнездо, горстка яиц, образец или серия образцов исчезающей птицы — вот его бесценная добыча. Известно, что стремление коллекционеров заполучить какой-нибудь уникальный экземпляр или образец — будь то картина, книга, драгоценный камень или птичьи яйца — приводило к тысячам преступлений.
Такие ученые-убийцы в чем-то напоминают мне собак, сторожащих стадо: порой в них просыпается древняя волчья жажда крови, и они начинают брать дань жертвами от стада, которое сами должны охранять. Такие собаки более опасны, чем волки, — не только потому, что стадо доверяет им, но и потому, что они хорошо знают повадки своих жертв.
Один мой друг, владелец ранчо, обучает собак свирепой породы охранять его коз, отнимая однодневных щенков от их матери и подбрасывая их козам, которые вскармливают малышей своим молоком. Щенки привыкают к запаху коз, принимают их молоко за молоко родной матери. Подрастая, они выходят с козами в поле под присмотром опытного мексиканского пастуха, по-прежнему не зная ничего, кроме жизни коз, козьего молока и козьего запаха. В конце концов у них совершенно естественно проявляется инстинкт охраны коз. Такие собаки защищают вырастившее их стадо не только от волков, но и от чужих собак, которые частенько оказываются опаснее диких хищников.
Не могу я забыть и совета, который этот мой друг дал соседу, желавшему воспитать своих собак таким же образом: «Они ни в коем случае не должны знать вкуса козьей крови».
В области, простирающейся от техасского города Браунсвилла вдоль границы с Мексикой почти вплоть до Тихого океана, можно добыть дюжины редких для США видов, просто пересекающих мексиканскую границу. Все они — редкие в Соединенных Штатах, а некоторые редкие и вообще — в абсолютном исчислении. Естественно, в эту приграничную область отправляется много экспедиций. Однако количество образцов далеко превосходит нужды научных исследований. Я подозреваю, многие ученые-коллекционеры не раз и не два попробовали здесь «козьей крови».
Неразборчивое собирание экспонатов грозит исчезновением редким формам растительной жизни. Почти сто пятьдесят лет назад Вордсворт деликатно протестовал против бездумного собирания полевых цветов. «Я надеюсь, ботаники не обидятся, если я предостерегу их от неоправданного сбора прекрасных редких растений, — писал он в характерной для него учтивой манере. — Ведь именно так они извели в горах Йоркшира целые виды цветов — к великому сожалению местных любителей природы».
Спустя девяносто лет сэр Патрик Геддес высказался на этот счет уже в менее примирительном тоне:
«После составления описи гербария интерес к собранному у владельца резко падает, переходя в обычную тщеславную гордость и стремление выгодно обменяться с другими коллекционерами».
Глава шестая
Цветок и птица
Как-то в полдень я любовался пестрым цветочным ковром на холмах, еще месяц назад унылых, как нужда. Недавние дожди, за которыми последовала теплая погода, задобрили самые упрямые бутоны, что и вызвало бескрайнее многоцветное буйство.
Цветы цвели повсюду. Одни храбро стояли на открытых выступах, другие искали защиты возле валунов, застрявших тут по пути вниз несколько веков назад, третьи нежились в раю влажных впадин, где задерживается почва, обычно смываемая с тощих склонов.
На голом уступе, битом всеми ветрами, я обнаружил немало растений, свободно растущих на этой не слишком уютной природной мостовой. Эдакий отряд смельчаков на чужой территории. Среди них радостно цвела голубая гилия, нежная и кокетливая, не зря называемая также золотистым глазом.
Разве не чудо, что из скелетов крошечных организмов, миллионы лет назад осевших на дне древнего моря, поднялся к солнцу маленький цветок — искусное создание Творца! Лилия, созвучная ему по названию, выходит незапятнанной из любой грязи, но даже это чудо, вошедшее в пословицу, поражает наблюдателя не так, как голубая гилия. Радуя глаз трогательной чашечкой с золотой сердцевиной, она растет, кажется, на сплошном твердом известняке! Я знаю, с помощью лупы можно разглядеть на нем крошечные трещины, где застревают почва и влага. Я знаю, что семя, угодившее в трещину, прорастает и разбрасывает вокруг кружевную сеть тонюсеньких корешков. И все-таки я предпочитаю считать это цветение настоящим волшебством и ничем другим.
Широкие прогалины были засыпаны звездочками цветущих в траве флоксов. Этот наиболее распространенный в Техасе цветок вполне годится в качестве символа штата. Только не подумайте, что я имею в виду тот вид флоксов, который после столетнего круиза вокруг света вернулся к нам облагороженным и прирученным любимцем садовода, — в облике дегенерата с длинным стеблем.
Рядом сонно кивают головками желтые маргаритки, сотни выносливых цветков, находящих почву в самых невероятных местах. Ближе к земле, как всегда в ранний сезон, цветет желтый хризогонум, один из пяти техасских видов в Техасе, взрастающих здесь из чистого патриотизма, а также обычная вербена, вечно мозолящая глаза, и крошечная лескверелла, с раскинутыми до упора лепестками — будто она хочет вобрать в себя побольше солнечного света, прежде чем свернуться на ночь.
Панорама была великолепна. И все же я нашел в себе силы порадоваться особо одинокой мексиканской вечерней примуле (она же ослинник), скрывшейся на дне лощины, в промоине среди корней. Одинокой, потому что обычно этот цветок с розовыми прожилками очень общителен, вырастая целыми купинками. Для меня он оказался первым в этом сезоне. Обычно не склонный скрываться, на этот раз он почти спрятался в уютном местечке, укрытом за полусгнившим пнем и темными влажными листьями. Лепестки его уже образовали чашечку совершенной формы, а пыльники были полны золотистой пыльцы.
Каждый раз, глядя на этот цветок, я вспоминаю одну птичку,
