привитой гувернерами — она готова выдрать с кусками ткани, как и кружево, благочестиво прикрывающее пространство от корсета до высокого воротника. Элис ненавидит все, что связано с сочным фруктом, так обожаемым в её семье. Его сладковатый запах, запах матери — блеклой тени во плоти. Его пастельный оттенок, такой пресный, что стирает всякую индивидуальность. Идеально подходит для послушной дочери без особых сил — вот почему мистер Морган готов наряжать в него Элис при любом удобном случае, с его помощью можно легко заглушить все «неправильные», острые черты.
Она к нему даже не прикоснется, иначе не сможет сдержать жгучее желание изодрать в клочья, ведь оно так похоже на то другое. Из детства. Элис до крови прикусывает нижнюю губу, проводит рукой по шее, пытаясь растереть невидимые следы от отцовских пальцев. За семь лет не осталось ни синяков, ни осипшего голоса, ни постоянного страха задохнуться, только воспоминание — персиковое платье на ней, и глаза напротив, заполненные ненавистью к её необъяснимой силе.
Она стучит дважды палочкой по манекену, и наряд возвращается в коробку. О чем она вообще думала, разворачивая его?
Еще один взмах, и темно-зеленая ткань оказывается на коже, падает тяжелыми складками, и Элис успокаивается, замирая перед зеркалом: мистер Мракс может и опасный во всех отношениях человек, но обладатель отменного вкуса. Платье не заколдовано, не отравлено, не проклято — она проверила несколько раз и даже попросила помочь профессора Гекат. На Элис оно играет еще ярче, струится змеиным серебром, переливается изумрудными гранями. Фасон выигрышно подчеркивает линию шеи и плеч, оставляя для фантазий ровно столько, сколько требуется, чтобы не пересечь черту. Заклинанием она поднимает волосы, заплетая их в прическу, надевает изящные украшения с зелеными камнями — хоть где-то пригодилась трансфигурация — и в последний раз смотрит на свое отражение.
Но, выходя из Крипты, Элис замирает снова, теперь перед Оминисом. Она всегда находила его интересным во всех смыслах: возведенная в абсолют холодность, за которой могло скрываться что угодно, высокомерная сдержанность и избирательность. Его едва заметная улыбка, которую хотелось поймать в шкатулку и любоваться. Сегодня Элис знает, что обитает по ту сторону ледяной стены, а все его улыбки, такие разные и настоящие, принадлежат ей. И все же, когда он оборачивается, не может сдержать восхищения. Бледную аристократическую кожу выигрышно оттеняет черный костюм, на галстуке цвета её платья волнообразное украшение в виде серебряной змеи. Элегантный как никогда, сегодняшний Оминис — овеянный терпким лесом, пропитанный уверенностью, непреодолимо притягательный — вдруг кажется ей… безупречным. Как драгоценный камень в великолепной оправе.
— Ты долго, — говорит он и берет её под руку.
Они вовсе не собирались опаздывать, но если бы он знал, с каким трудом Элис уговорила себя переступить порог Крипты и выйти в новом платье. Она никогда не трусила перед настоящими опасностями, бросалась в бой и даже не дрогнула перед битвой с Ранроком, но когда двери в Большой зал распахиваются, сердце готово упасть в пятки. Глаза — первое, что она видит. Удивленные, смущенные, жадные, обращенные, в основном, к ней. Взглядов так много, что перехватывает дыхание.
— Они все… смотрят на меня, — как можно тише говорит она, подавляя в себе желание немедленно покинуть это место, чувствуя, как начинает уходить пол из-под ног.
— И правильно, — Оминис уверенно кладет ладонь поверх её руки. — Ты достойна, того, чтобы они именно так на тебя смотрели. Пора привыкнуть.
Его холодное спокойствие перетекает сквозь пальцы, и Элис — не нашедшая ни единого слова в ответ — позволяет вести себя куда-то в сторону, мимо танцующих, вдоль маленьких столов с напитками и замеревших от одного их вида групп студентов. А за ними густым шлейфом следует чужой шепот с привкусом зависти. Нацай, с некоторых пор научившаяся соблюдать личные границы, борется с порывом подойти, и Элис улыбается ей в благодарность за внезапную сдержанность. Амит, и без того восхищавшийся Элис, в этот раз, похоже, потерял дар речи. А Поппи сама машет ей издалека, и даже Сэллоу, вот уже пару недель как притворяющийся невидимкой, провожает их глазами неожиданно долго.
После всех цепляющихся будто дорожные колючки взглядов Элис наконец замечает, как удивительно сегодня внутри Большого зала. С темно-фиолетового потолка крупными хлопьями летит снег, а колонны украшены не традиционной рождественской омелой и леденцами, а полупрозрачными кристаллами. Эти же кристаллы — причудливые, фантастические — расставлены вокруг, их зеркальные грани отражают танцующих и приглушенный свет жаровен — сегодня он голубовато-белый, искрящийся, похожий на древнюю магию.
Ради приличий они с Оминисом должны поприветствовать хотя бы часть учителей и только потом приступать к танцам. Пройдя нескольких, они останавливаются перед профессором зельеварения и директором, так вовремя оказавшимися в одном месте.
— Вы сегодня великолепны, Элис, — пока Оминис занят разговором с мистером Блэком, Шарп чуть наклоняется к ней и тихо произносит: — Только будьте осторожнее, кажется, профессор Уизли слишком взбудоражена вашим видом и готова снять за него все пятьдесят баллов, что я начислил за зелье и доклад.
Элис оборачивается и действительно видит преподавателя трансфигурации, на всех парах спешащую к ним с крайне недовольным видом.
— Мисс Морган, это… — она резко останавливается, осуждающе оглядывает её с ног до головы.
«Возмутительно». Элис уверена, Уизли хочет сказать именно это, но не может позволить себе устроить скандал прямо на балу.
— Правда, замечательное платье, профессор? — говорит Элис таким невинным голосом, словно ни разу не получала выговоров о морали. — Отец Оминиса подарил, — а потом смотрит прямо на директора Блэка.
Блэк непонимающе хмурится, переводит взгляд на своего заместителя, отчего она спешит ретироваться, оставляя стойкое ощущение, что Элис ждет полугодовая отработка по всем предметам.
— Теперь я безумно хочу знать, что за платье преподнес тебе отец, раз эта ведьма так разъярилась, — говорит Оминис, когда они отходят подальше.
— Весьма нескромное. И вызывающе дорогое, — Элис оглаживает юбку, едва касается камней на корсете.
— Как и все, что он делает. Но не дай обмануть себя. Отец может производить хорошее впечатление, ровно до тех пор, пока ты не узнаешь, как он использует твои же желания во вред.
Чувство навязчивой тревоги колет где-то внутри, и Элис опасливо оглядывается. Замечает их с Оминисом отражение в кристаллах и не может не отметить, насколько хорошо они смотрятся вместе. Дополняющие друг друга, они выглядят чем-то единым, столь близким по звучанию, что каждый оборачивается им вослед. Роскошная ткань костюмов, змеи, скользящие по украшениям и вышивке — темная Слизеринская зелень и текущее серебро. Символы принадлежности даже не столько к факультету, сколько к
