духовного творчества» они принадлежат будущему.
Но вместе с тем это одновременно и бунтари, с элементом фатального сверхчеловечества, в большей или меньшей степени (таковы люди эпохи Возрождения, таковы мудрецы греческой философии) и неизбежно – представители определенного господствующего класса, в рамках которого они действуют (опять же – в большей или меньшей степени), ибо они должны и отделить себя от «русского бунта, бессмысленного и беспощадного», и не только русского: тайпины и жаки – не лучше. Одним словом, это Tertium datur[третье данное (лат.).] по отношению к противоречию] <?> верхов и низов.
К изданию моих статей 30-х годов
К статьям 20-х годов: [нрзб.] прогресса, неполноты подъема, реакционной формы, неизбежности появления реакционной эпохи, имеющей свое прогрессивное содержание. Увы, так и при советской власти, такова сталинская эпоха. Но как бороться? Вот вопрос.
Пример: отношение Маркса к Бисмарку и южнонемецким [нрзб.] и демократам<?>. На почве нового.
Для понимания культа личности и всех подобных поворотов в прежней истории
Обязательное следование за оторвавшимися прогрессивными эпохами реакционных до тех пор, пока есть разница между вырвавшимися вперед элитарными слоями населения и отставшей массой. До тех пор возможна и обязательно будет опасность деспотической демагогии и прогресса в реакционной форме, приводящей в конце концов к тупику, стагнации. В этом тайна первого классового строя – азиатского способа производства. И это особенно ясно выступает в тех случаях, когда классовые градации стерты, нет отношения буржуазии и всего третьего сословия, а есть просто разница между горожанином и сельским жителем, развившимся, образованным и темным и так далее. Господство лучшего над худшим, поправленное обратным делом – местью худших, поддерживающих деспотизм.
Поэтому не абстрактная антитеза элиты, свободных и так далее против темноты и несвободы, а непременно вместе с массой и поскорее к ликвидации позорного неравенства с ней.
К предисловию дискуссии против вульгарной социологии
1. Объяснить, откуда такая ярость. Ведь это все – люди элиты. Их возмущение, их искреннее негодование.
2. Теория законности всех этапов, они всегда были правы, виновных нет. Следствием чего является цинизм. Примеры этого.
28. IV.68.
Это наши старики [историки<?>] 30-х годов ходят вокруг меня и суетятся, как севастопольские матросы вокруг упавшей бомбы, стараясь замазать грязью дымящийся фитиль. А то разорвется и всех разнесет. Но чудо-богатырей среди них нет, и фитиль все еще горит. Да и не бойтесь, милые люди. Что есть, то есть, и все равно будет видно, а специального намерения унизить вас у меня нет и не бывало.
Не знаю, какую роль я играл в этом «течении»63 – могу сказать только, что мне выпала честь быть самым ненавидимым из его участников. Люди-дрянь, которых выносит наверх, и мысль-дрянь (например, вульгарная социология), которую вынесло наверх, – гудошники, [нрзб.] не по заслугам (надо же! Именно при социализме). Мне противопоставляли моего друга Лукача, моего ученика Гриба как серьезных ученых64.
Да, мы, сохранившиеся, имеющие возможность исторически взглянуть на наши прошлые дела и споры, при всей враждебности, доходившей иногда до готовности послать другого на смерть, образуем в известном отношении одну корпорацию. Нас невольно, даже при всем отвращении друг к другу, сплотило время. Но если какой-нибудь Недоросль, выставляя вперед свое метрическое свидетельство, захочет в прозе или в стишках посмеяться над этим, он посмеется только над своей собственной победоносной обывательщиной. Это современный Турнебуш65 после схватки сильных или не лишенных силы людей.
Я всегда сохранял, и помню об этом, мое радикальное отрицание официальных течений былых времен, но не могу не признать, что все виды заблуждений были представлены в те времена с яркой принципиальной, часто до пародии<?> доходящей, но математически-строгой наглядностью. И это примиряет меня с этим миром, даже роднит с ним. Это было время классического фанатизма и бреда.
1968 г.
Акимов, нынешний extra-либерал, может быть, даже не подозревает, что, например, своей постановкой «Гамлета» он сам способствовал созданию той атмосферы, в которой стал возможен культ личности66. Так же точно можно доказать, что молодая шантрапа, мечтающая о социологическом управлении быдлом, пишущая в духе иррационализированного марксизма, это именно возвращенцы к той атмосфере, в которой рождался культ личности. То же и модернисты. Конечно, это можно написать не для тупиц и демагогов, а для тех, кто хоть немного хотел бы разобраться в происшедшем.
Кто совершил переворот? Я не претендую. Я претендую на то, что всегда относился к вульгарному марксизму с величайшим отвращением. Перемолола же его сама реальная история. Тогда и я смог сказать свое слово. Я претендую на то, что показал истинную теоретическую сущность буржуазно-приспособленческого<?> вульгарного марксизма, который не имеет никакого отношения к марксизму подлинному. Это не излишнее усердие, не невежд невинная простота. Кто этого не понял и теперь, тот продолжает ту же линию, находящуюся в полном противоречии с мировоззрением подлинного марксизма – Маркса и Ленина.
Мне приходилось читать книгу Глеба Струве о советской литературе67, и я сделал неожиданное наблюдение. В сущности, Струве – догматик, догматик в том смысле слова, которое ему теперь придают. Он пользуется тем же официальным материалом, держится на поверхности этого материала, читает буквы, не улавливая того, что стоит за ними, и не зная того, что осталось открыто не выраженным или вообще существующим в общественном фольклоре идей, что выходило на поверхность лишь стороной и часто очень криво. Разница только в том, что Струве ставит знак минус там, где в обычном позитивном догматизме стоит знак плюс, – в остальном это разговор на высоком уровне между представителями хорошего общества. А нам до него какое дело?
О нас ничего не знают, нас плохо понимают, это видно хотя бы из удивительных репутаций, создаваемых на Западе – и в поэзии и в теории. Что переведено, что попало в поле зрения, что отвечает поверхностному свободомыслию мещанина – то и получает соответствующее усиление звука, раздуваясь до нелепости и заглушая все остальное.
Главное, в конце концов, это рекламно-информационное мышление. Люди хватаются за «шапки», за [нрзб.], за крайности, за односторонние полярные, антиэстетические позиции, минуя конкретное содержание дела, и практически, материально для этого содержания остаются крайне осложненные, малые выходы, оно почти задавлено, не слышно, не доходит до слуха людей. Вот эта беда есть главная, есть средство порабощения, запутанности, бессознательности и стихийности, а именно из этой стихийности и того, что теория тонет в ней, и происходят все те отрицательные явления, которые называются «культами» или еще как-нибудь иначе. Их может быть еще миллион.
Механизм теории,
