Книга Моя жизнь - Софья Андреевна Толстая

возил навоз на поле вдовы. Страхов же прожил у нас довольно долго, и когда уехал, он писал Льву Николаевичу 21 июня 1889 г.: "Всегда от Вас я получал освежение, всегда ваши речи и все ваше присутствие поднимали меня... На этот раз, после долгого промежутка, я особенно ясно почувствовал, что Ясная Поляна есть тоже центр духовной деятельности, но какой удивительный!.. В Ясной же Поляне сам центр живой, лучистый,-- Вы сами с своей неустающей мыслью и сердечною работою. Видеть это -- значит видеть зрелище удивительной красоты и значения".  И еще:  "...Все мучительное брожение умов разрешилось и завершается вашей проповедью, призывом к духовному и телесному исправлению, к той истинной жизни, к тому истинному благу, без которого ничтожны все другие блага, и которое никогда не может изменить нам...  Дело вами начатое никогда не умрет"...  В этом письме Страхов упоминает о книге Стэда, в которой описано его посещение в Ясной Поляне и сказаны о Льве Николаевиче именно эти слова, что он: "центр духовной деятельности "5 6.  Еще было прекрасное письмо от Страхова среди лета 24 июля 1889 г. Вот выписка:  "Мне кажется, я понимаю лучше, что в Вас есть, ваше несравненно высокое нравственное стремление, вашу неустанную борьбу, ваше страдание. Несколько таких впечатлений из последнего свидания трогают и волнуют меня. То я вижу Вас в лесу с топором, когда минутами на Вас находит совершенный мир, полная, светлая душевная тишина; то слышу ваш разговор, когда Вы назвали себя юродивым, с волнением и страданием. Боже мой! Иногда думаю я: неужели никто этого не поймет?"   ГДЕ ЖИТЬ ЗИМУ?  Когда уехали старшие дети, ничего еще не было решено насчет зимней жизни. Лев Николаевич молчал и продолжал свои обычные занятия: пилил с крестьянами в лесу дрова, шил по вечерам сапоги, а утром писал то "Крейцерову сонату", то статью "Об искусстве". Я знала, что опять решать придется мне, и мучилась ужасно. Особенной причины переезжать в город не было. Мальчики Андрюша и Миша -- были настолько еще молоды, что могли учиться дома. Оставалось только расстаться с Левой и запустить все свои дела. Но он был уже студент, благоразумный и благонамеренный в своих действиях, и оставались дела. Льву Николаевичу, конечно, очень хотелось не ехать, а жить в Ясной. Видя мою нерешительность и мои мучения, он странно объяснял мое состояние. Пишет в дневнике 24-го сентября 1889 г.: "За обедом Соня говорила о том, как ей, глядя на подходящий поезд, хотелось броситься под него. И она очень жалка мне стала".  Грустно мне было мое одиночество в смысле духовной поддержки, дружеского совета, ласки и особенно одиноко без моей Тани. С начала осени еще гостила моя милая любимица, племянница -- Маша Кузминская. Чуткая сердцем, она всегда мне сочувствовала и помогала в чем могла, учила детей по-французски, гуляла с ними. Когда она уехала в Петербург, около 25-го октября,-- я совсем осиротела. Пишу сестре:  "Теперь без Маши твоей и моей Тани никому нет дела до моей внутренней жизни"...  Моя дочь Маша жила всецело интересами отца и много общалась с его посетителями.  Наконец, переговорив с приезжавшим около 1-го октября сыном Левой и увидев, что он не огорчается тем, что мы останемся в деревне, а как будто даже рад испытать свои силы в самостоятельной жизни,-- я окончательно решила зимовать в Ясной, и как только было решено, так всем стало и легче. Пришлось делать разные поправки в доме. Стены были грязны, я велела их белить. Печки многие оказались негодными и обрушившимися внутри -- я взяла печников, и в доме поднялась пыль, суета, стук, что было очень тяжело, особенно Льву Николаевичу. Только в середине октября мог он перейти в свой кабинет внизу.  Принялась я усердно за преподавание: учила с начала осени своих двух малышей -- Андрюшу и Мишу и музыке, и географии, и французскому, и немецкому, и закону божьему. Почти весь день уходил на уроки. Только к 6-му ноября приехал новый гувернер, швейцарец Holzapfel, так как Mr. Lambert не согласился оставаться жить в деревне. В конце октября приехал и русский учитель, очень хорошо рекомендованный нам нашими знакомыми Раевскими, с сыновьями которого успешно занимался этот Алексей Митрофанович Новиков.  Начались серьезные занятия. Андрюше было 12 лет, Мише 10. Учились они сначала хорошо и охотно, и тоже рады были жить в Ясной Поляне.   ПОСАДКИ  Занялась я в эту осень и посадкой деревьев. За дубовым лесом, близ дома, Лев Николаевич когда-то сажал елки на бугре, на котором ничего не росло, так плоха была земля. Елки принялись только у самого леса, а дальше -- сколько их ни подсаживали, они пропадали и сохли. Так Лев Николаевич и бросил сажать. Тогда мне хотелось исполнить его мечту, и я горячо принялась за посадку. Пригласила для совета лесничего Керна, человека очень знающего и изучавшего лесное дело и за границей. Он советовал мне сажать елки с дубами, клин... в клин:  и т. д., что я и сделала. Но время показало, что подобная система неудобна.  Целые дни я проводила на посадке, размеряла с поденными и лесничим ямки, смотрела, чтоб не рвали у елок мочки. Но не скоро засадила я весь бугор. Каждый год пропадало много елочек, и я пять лет подсаживала их, пока достигла своей цели и покрыла бугор прелестной посадкой, где мы потом собирали грибы и где и теперь все охотнее всего гуляют.  В то время посажено было всего 6800 елок и 5300 дубков. Кроме того, я в азарте этой деятельности, которую в хозяйстве любила больше всего, посадила 60 груш, 60 вишен и 50 слив. Но из этого ничего не вышло. Видно, грунт нашей земли не годился.  Я думала, что эта посадка доставит некоторое удовольствие Льву Николаевичу, и ждала его одобрения57. Но он и тут ничего не выразил, а продолжал ходить пилить деревья с крестьянами или с своими молодыми последователями, которые опять стали появляться в большом количестве.   СЕМЬЯ В ЯСНОЙ  И как только мы твердо зажили в Ясной, я была рада, что осталась в деревне и пишу Тане:  "Тихо, воздух чистый, дети заняты, папа доволен. И когда я была в Москве, мне там страшно не понравилось: уныло, грязно, скучно и мертво". "...Мы, обреченные жить при гимназиях,