серьезно и значимо. Оказалось – очень даже. Она искренне верила в то, что каждая советская девушка должна уметь стрелять из винтовки и с парашютом прыгать. То есть готовиться к предстоящей войне с мировым империализмом. Тёма тоже так думал, что война случится совсем скоро. Ну, а про прыжки и стрельбу… был несколько иного мнения, которое при Лёле решил не высказывать, чтобы не обижать её.
Своего девушка, естественно, добилась. Совершила десять прыжков (последний буквально неделю назад) и получила нагрудный знак. Теперь у неё были две собственноручно и честно заработанные награды, которыми она очень гордилась. Тёма тоже вместе с ней, а ещё тем гордился, что его любимая – вот такая, маленький крепкий орешек, который никому не по зубам. Даже ему, просто раскрыл он его не силой, а нежностью.
То есть не до конца раскрыл, конечно. Впереди у них было то, что происходит между мужем и женой, но для этого требовалось немного времени. Два года, если точнее. Лёле уже почти исполнилось 19, и в общем-то замуж она могла выйти прямо сейчас, но… Если бы не её принципиальный характер, с которым бороться было бесполезно. Тёма и не собирался этого делать. Он слишком любил свою ласточку, как называл Лёлю, думая о ней. Самой такое говорить побаивался. Ответит ещё, что это мелкобуржуазное прозвище, она такая.
Во второй половине дня, когда солнце стало медленно склоняться на правый берег Волги, молодые люди, переодевшись, вышли к пляжу и… были удивлены тем, как мало здесь осталось людей. Вместо сотен астраханцев, которые обычно в это время – воскресенье же! – отдыхали на берегу, оказалось лишь человек десять в разных местах. Остальных не было. Как и лодок: последняя стояла сиротливо, уткнувшись в песок носом, густо покрытым чёрной смолой.
Влюбленные посмотрели удивленно по сторонам. Подошли к лодке, заглянули в неё. Странно. Никого. Но через минуту из кустов выскочил тот самый худенький мальчишка. Увидев их, приветственно махнул рукой:
– А я знал, что вы обратно поедете! Вас ждал! Спросил пацанов – сказали, что не возвращались. Ну что, поплыли?
– Что случилось, где весь народ? – спросил Тёма. На сердце как-то стало тревожно. И вроде солнце ярко светит, а ощущение, будто всё небо затянуло тяжелыми тучами.
– Так вы что, не знаете? Война же началась!
– Ах… – вырвалось у Лёли из груди.
– Как… война… – ошалело спросил Тёма. – С кем?
– С германцем, ясное дело, – деловито ответил мальчишка. – Ну вы едете, нет? А то смотрите, придется вплавь самим.
– А те, другие люди? – Тёма показал на остающихся на острове.
– Сами пусть добираются. Я предлагал – не захотели, – махнул рукой мальчишка.
Влюбленные сели в лодку. Лица у обоих были бледны. Они крепко взялись за руки, словно страшная новость могла их разлучить в ту же секунду. В полном молчании добрались до города. От денег маленький лодочник отказался, и Лёля с Тёмой поспешили по домам, наскоро простившись. Тёма, конечно, хотел девушку проводить, она отказалась. Потому дошли они вместе лишь до трамвайной остановки. Лёля села на «круговой», с большой буквой «А» над лобовым стеклом и уехала.
Глава 16
Ночью состав остановился. Я выглянул: вокруг степь, куда ни посмотри. Всё залито мертвенным лунным светом. «Хорошо, хоть самолёты летать не будут», – подумал и потянулся. Все косточки болят. Не привык спать на жёстком. Вроде охапка сена, поверх неё шинель положил. А всё-таки не постель. Где же я оказался? Уселся на край вагона, свесив ноги вниз. Ботинки стянул, чтобы проветрить кожу.
Рядом уселся Петро. Достал мешочек, сунул туда пальцы, вынул щепотку травы какой-то и кусочек газеты. Свернул себе папироску, закурил. Потянулся густой тяжелый дым, я закашлялся.
– Ты чего, не куришь? – удивился спутник.
– Нет, не пробовал даже. Гадость, – ответил я.
– Га-а-адость, – протянул Петро с улыбкой. – Ничего, погоди. Трошки оботрёшься на фронте, курить захочешь.
– На каком ещё фронте?
– Как это на каком? На Юго-Западном, ясное дело. Мы же туда едем. Под самый, стало быть, Сталинград. Не бывал там, случаем?
– Да какой астраханец туда не ездил! – улыбнулся я. – Нас в школе возили. На экскурсию. Мамаев курган, Родина-Мать, панорама, музей на набережной, дом Павлова. Всё видел.
Петро посмотрел на меня с прищуром:
– А что такое Родина-Мать? И дом Павлова. Не слыхал о таких.
– Да ладно! Живешь в России, и не слыхал? У тебя в школе что по истории? Или ты прогуливал? Ещё скажи, о Волгограде не слышал никогда, – сказал я с улыбкой.
Лицо Петра осталось серьезным.
– Я не в России живу, а в СССР. По истории у меня твёрдый трояк, это да. Но что такое Волгоград, правда не знаю.
Я помолчал немного. Потом прошептал:
– Петя, ты из меня идиота не делай, пожалуйста. Какой ещё СССР? Его тридцать лет назад развалили. А Сталинград с 1961 года Волгоградом стал. Тоже, скажешь, не слышал о таком?
Петро помолчал, делая одну глубокую затяжку за другой. Докурил, пока пальцы не стало обжигать. Затушил окурок об дощатый пол, выбросил его наружу.
– Ты, Коля, чокнутый, – сказал мне, поднимаясь. – Скажи спасибо, офицеров тут нет. Иначе бы тебя, как врага народа, шлёпнули без суда и следствия. Несёшь какую-то… хрень! Ладно, я спать.
Он ушёл, а я остался в полном недоумении. Это шутка такая у него, что ли? Кто не знает, что Сталинград переименовали в Волгоград после смерти Сталина? И про битву, про памятник на Мамаевом кургане. Про панораму битвы, в конце концов. Мне стало неприятно. Те, кто организовал эту «забаву», явно заигрались.
Я вернулся на своё место. Долго лежал, глядя в потолок. Не выдержал и спросил, чувствуя, что спутник не спит.
– Петя, какое сегодня число?
– 1 июля.
– А год?
– Пошёл ты…
– Ну я серьёзно, Петь.
– На тебя жара так действует, что ли?
– Тепловой удар, ага.
– 1942-й, – буркнул напарник и отвернулся, зашуршав сеном.
Мне так и хотелось сказать: «Очень смешно!» Промолчал. Всё увиденное за сегодняшний день говорило о том, что Петро не шутит и не обманывает. Иначе я бы не оказался 28-летним казахом с сержантскими треугольниками на петлицах, едущим с лошадьми в старинном вагоне, управляемым не локомотивом, а паровозом. Иначе бы сегодня на нас не напал
