темноте пишу, пока никто не видит. Прочитают – еще больше огорчаться будут.
А в последнее время замирает жизнь Ленинграда. Тихо, как и не живы вовсе. Отошли времена, когда круглые сутки были бомбежки и стрельба. Сейчас все затихло, тревог нет, стреляют редко, но голодная смерть медленно и верно подбирается к горлу, а так хочется дожить до сытой жизни.
Что ж, живы будем – не помрем. А помрем… так и толку с нас было немного. Но нельзя сейчас на попятную – стране надо хоть как-то помогать.
В доме. Продолжение
Иногда бывает нелегко мириться с нарушением привычного уклада. Льву было трудно, потому что он не мог играть на скрипке, чудной соседке со второго этажа, потому что она осталась одна, а Павел Петрович, каждым утром появляющийся на пороге гостиной вместе со своей женой, однажды утром вышел один. Наверное, можно было сказать, что он выглядел как обычно, но отличительной его чертой был не внешний вид, а любовь к длинным беседам. И вот, он вышел, молчаливый и загадочный, как сама старуха-печаль.
В этот день было до ужаса светло, и возможность видеть каждую складку и морщину на бледной лице Павла Савина немного пугала Льва.
– Что-то случилось? – Спросил он, отходя от подоконника.
Дед ответил не сразу. Он долго вслушивался в тиканье часов, в еле слышные шаги молодой женщины наверху, смотрел по сторонам, старательно отводя взгляд от музыканта. Но потом все-таки прошептал:
– Заболела моя старуха. – Он тут же уперся лбом в кулак, плотно стиснул зубы. Только за мгновение до этого Дубай смог разглядеть, что под глазами у его собеседника расплывались красные круги.
– Я могу чем-то помочь? Нужны лекарства?
– Еда. Все сводится к ней. Она очень мало ест, губительно мало. А хлеба не хватает.
– А сколько человек может прожить без еды?
– Около трех месяцев.
– Ага. – Дубай выпалил ответ, как будто уже долго обдумывал его. – Тогда так: я не буду есть три месяца, чтобы отдавать вам свою еду. Конечно, этого может не хватить, но я придумаю что-нибудь еще.
– Лев… – Павел Петрович поднял голову и посмотрел на Дубая сквозь пелену слез. Морщины на его щеках превратились в маленькие русла реки, и течение неслось вниз, к подбородку.
– Только не отказывайтесь. – Попросил музыкант. Он не сможет его долго уговаривать.
– Спасибо. – Тихонько произнес Савин и похлопал друга по плечу. – Спасибо тебе. Я очень за нее переживаю.
125
На следующий день Лев вышел из дома и направился в город. Он шел медленно, внимательно смотря под ноги и желая изучить каждую часть своего пути. То и дело его ноги увязали в сугробах. Дул сильный ветер, и хоть мужчина и был закутан в шарф, но все равно быстро замерз. Он шел один по пустынным улицам, дома были наполнены зловещей тишиной, казалось, что из каждого окна смотрит смерть. Изредка ему попадались на встречу прохожие, такие же уставшие и измученные, они медленно брели по своим делам, не замечая Дубая. Да и он сам не очень хотел смотреть в эти пустые, обреченные лица.
Несколько раз на дороге ему попадались горожане с бидонами, кастрюлями, некоторые даже с чайниками – эти шли к реке за водой. Вскоре он сам оказался возле набережной, где его взору предстали люди, черпающие из полыней ледяную воду. Жалкое зрелище. Люди, дошедшие до крайней точки отчаяния, боролись за жизнь как могли.
Из-за угла вышла фигура, закутанная в шубу так, что нельзя было определить ее пол. За собой человек тащил санки, где лежало завернутое в простыню тело. Эта похоронная процессия медленно проплыла мимо Дубая и так же исчезла за поворотом, как и появилась. Вот и еще один человек проиграл жизнь чертовски холодной зиме.
Лев отвернулся от реки и пошел дальше. Он пришел в нужное ему место. Длинная вереница таких же обреченных, как он, людей уже выстроилась перед палаткой. Дубай встал в конец очереди, сжимая дрожащими пальцами в кармане пальто карточку, по которой мог получить свой кусок хлеба пополам с солодом и отрубями.
Очередь медленно росла, и ни один человек так и не сдвинулся с места. Иногда в толпе слышались гневные восклицания, но основная масса людей просто молчала. Лев, уже окоченевший от холода, чтобы хоть как-то скоротать время обратился к стоящему перед ним старичку:
– Который час, не подскажите?
Старик медленно поднял голову и посмотрел на Дубая глазами, заплывшими туманной пеленой, словно незрячий.
– Не знаю. Я часы на масло сменял, – ответил он и отвернулся.
Дед не хотел с ним разговаривать. А может, у него просто не было на это сил. Так или иначе, следующая минута прошла в молчании.
– А давно Вы тут стоите? – Снова спросил Лев.
– Да уже часа три. Но видимо тщетно. Наверное, опять бомбежка, хлеба не привезут.
– А что, могут не привезти? – Испуганно воскликнул музыкант. В его голове даже не укладывалось, что в таком положении, когда народ поголовно умирает от истощения, могут не выдать жалкий кусок хлеба. Но старик ничего не ответил на это. Он вышел из очереди и медленно пошел по улице, держа в руке бидон с водой. Дубай, ничего не понимая, занял его место.
Так прошло еще около часа. Очередь продолжала стоять на месте, словно сломанный поезд, где сошедшие с рельсов вагоны – уставшие и изнеможенные люди. Лев переминался с ноги на ногу и пытался хоть как-то согреться, но пальцев на ногах он уже не чувствовал. Среди ленинградцев пронесся ропот, что хлеба сегодня не привезут. Несколько людей вышли из колонны и исчезли в надвигающихся сумерках.
Мужчина продолжал стоять, пока отчаявшиеся горожане покидали толпу. Очередь редела. Люди медленно и устало брели через снег, чтобы опять сюда прийти завтра. Надежда умирает последней, так ведь они считают? Кто-то из них, конечно, не придет. Может быть даже тот старик умрет сегодня, не получив своего злосчастного куска.
Дубай вздрогнул от порыва ледяного ветра, и это вывело из забытья. Он обнаружил, что уже совсем темно, и он стоит совершенно один возле пустой палатки. Лев огляделся по сторонам, но никого не нашел и,повернувшись, пошел обратно домой, думая, что теперь будет делать больная старуха, когда он не принесет ей хлеб.
Больная
Павел Савин смотрел на жену со смешанным чувством тревоги и нежности. Сколько он уже сидит у ее кровати? Час, два? Он мог просидеть и целую вечность, если бы только она была у него в запасе.
К порогу подступал вечер,
