определенного момента стояли на грани, и случай качнул их в одну или другую сторону. У нас тоже хватало таких: идейных, с огоньком в глазах… Взять того же Панкратова — такой же молодой и с таким же огоньком…
— Отставить! — рявкнул я.
Бойцы, державшие девчонку тут же немного расслабились.
— Господин Арис, вы в корне не правы. Тут не было никакого нападения на имперского офицера…
Он выпучил на меня глаза:
— Это как? Господин поручик, что вы себе…
— Вот эта мадмуазель выстрелила мне в фуражку… Не знаю, из юношеской бравады, или из хулиганских побуждений — пускай разбирается суд. Бойцы, вам всё понятно?
Бойцы, которые держали девчушку, были из моей роты, не преторианцы. И им было все понятно. Вахмистр тоже вроде как вздохнул с облегчением.
Господин Арис прищурился, а потом пнул носком сапога какой то-ящик, бросил:
— Ты еще об этом пожалеешь, щенок! — и вышел, хлопнув дверью.
А юная революционерка хлопала глазищами и таращилась на меня удивленно. Я кивнул солдатам — мол, исполняйте, и развернулся, чтобы уйти. За моей спиной вахмистр-преторианец как-то устало сказал арестованной:
— А потом расскажешь своим подельникам, как проклятое имперское офицерьё тебя мучило и насиловало… Дурочка с переулочка…
Кажется, после этого она расплакалась.
Бойцы таскали ящики и мешки из дома и грузили их в машины. Я стоял под раскидистой лиственницей и, в общем-то, бездельничал, встречая и провожая грузовики. Мне начало капать на фуражку, и я непонятно зачем снял ее и теперь мне капало на макушку.
Вдруг объявился Арис.
— Господин поручик! Извольте предоставить мне бойцов для расстрельной команды.
Я на секунду замешкался, пытаясь осознать, что именно он от меня хочет. А потом понял, и видимо весь спектр колыхнувшихся в душе эмоций отразился на моем лице, потому как господин Арис отпрянул, но потом повторил, настойчиво и решительно, так и буравя меня пронзительным взглядом:
— Предоставьте мне дюжину бойцов для расстрельной команды.
Я глубоко вдохнул и выдохнул, а потом сказал:
— Нет.
— Что-о? Вы видели предписание? Оказывать всяческую помощь и поддержку! Вот и оказывайте! Немедленно!
— И пальцем не пошевелю.
— Это как это? — опешил секретный господин.
— Ваше пожелание противозаконно.
— Вы не смеете… — задохнулся он. — По законам военного времени диверсанты и террористы расстреливаются на месте! Это неподчинение прямому приказу!
Тут я не выдержал и ухмыльнулся:
— Директива номер семь Его Высочества Регента. Процитировать?
Господин Арис был вынужден заткнуться. Изданная пару недель назад Директива гласила, что все подданные Империи, не зависимо от политической, религиозной или национальной принадлежности равны перед законом. Все имеют право на судебное разбирательство. Даже диверсанты и террористы, если они являются подданными Империи. Даже если они себя таковыми не считают, но родились и выросли на имперских землях. Так что никого тут расстреливать не будут… Будет суд, где свидетелями выступят мои бойцы, они расскажут о перестрелке, и этих подонков осудят на многолетнюю каторгу и пожизненное поселение где-нибудь в тайге… За вооруженное сопротивление властям. А если докажут их причастность к убийствам солдат — тогда уже расстреляют или повесят по всем правилам…
Так я и сказал этому мутному типу. Он как-то поскучнел, а потом вдруг взбодрился и заявил:
— Дождешься ты у меня, поручик… По головке тебя за такое не погладят. Счастливо оставаться…
Я заподозрил неладное, свистнул Стеценку. Мой зам прибежал, на ходу отряхиваясь от каких-то щепочек, трухи и соломы.
— Что случилось-то?
— Собери как бойцов…
Оказалось, я все правильно понял. Этому типу не удалось расстрелять их на месте, и теперь он хотел увезти захваченных диверсантов с собой. Преторианцы уже конвоировали группку хмурых людей с закованными руками к одному из грузовиков.
— Рота, стройся!
Солдаты в две шеренги выстроились на пути грузовика и выжидательно таращились на меня.
— Тут наших пленных забрать хотят… Чтобы они избежали справедливого суда, так сказать… Неужели мы допустим такое безобразие?
Солдаты загудели. Дай я им волю — они бы разорвали диверсантов на клочки, еще бы — сколько они крови нам попортили! Но меня бойцы крепко уважали, а еще крепче они уважали Его Высочество Регента. Его Высочество велел судить — значит, их будут судить. Да и спецслужбисты у «хаки»-пехоты никогда любовью не пользовались… Поэтому следующий мой приказ солдаты исполнили со злорадным удовольствием.
— Примкнуть штыки!
Заслышав металлический лязг, Арис, наконец, сдался. Да и преторианцы не особенно горели желанием устраивать тут маленькую гражданскую войну. Как бы круты они не были — их — дюжина, нас — две сотни.
— Ты за это поплатишься, поручик!
* * *
Весь следующий день мне было тошно. И все это — несмотря на похвалу от полковника за успешную операцию, на прекрасную погоду и на полбутылки коньяку в тумбочке. Я думал про ту девочку-революционерку, про то, что не намного я ее и старше, и про то, что очень уж мерзко воевать с такими вот девочками и мальчиками…
* * *
Ветер трепал на ветру имперское знамя, кружил, завывал и метался, издеваясь над мелодией, которую, захлебываясь, выводил духовой оркестр.
Наша бригада стояла в парадном строю, я — на два шага впереди стройных шеренг бойцов моей штурмроты, как положено.
Полковник Бероев — при всех орденах, до синевы выбрит и слегка пьян, — гаркнул:
— Здравствуйте, господа имперцы!
— Здра-а-а-а!!!! — невразумительно откликнулся строй.
Такое его обращение к нам означало незамедлительную раздачу пряников.
— Благодарю за службу! — его громовой баритон разносился над площадью и без всяких репродукторов.
— Слава Империи!!! — рявкнул в ответ строй.
А потом пошли награды и повышения. Я стоял не шевелясь, глазами провожая бойцов и офицеров нашей роты, которых вызывали для награждения. Когда назвали мою фамилию, я вздрогнул, очнулся от странного оцепенения и расслышал только конец фразы:
— … присвоить внеочередное звание штабс-капитана!
Что-о-о? Я даже удивиться не успел, не успел прокрутить в голове свои реальные и мнимые заслуги, сначала обрадоваться а потом испугаться от свалившейся вдруг на плечи ответственности, как полковник вдруг неопределенно кмыкнул, прочитав какую-то бумажку, которую ему подал подбежавший адъютант, помолчал, а потом проговорил:
— И понизить в звании за невыполнение приказа в боевой обстановке… Поручик, етить твою мать! Это что за художества?
А я вспомнил паскудную рожу Ариса и неожиданно для себя широко улыбнулся.
XI. ВАША СВЕТЛОСТЬ
Ложка дребезжала о краешек граненого стакана, стакан дребезжал о серебряный подстаканник. Имперские железные дороги не переставали меня удивлять — даже на территориях подконтрольных лоялистам и прочей нечисти вдоль путей сохранялось подобие порядка, на станциях и переездах дежурили люди в фуражках с красным
