— Когда есть желание, закрытые двери не могут его остановить, — перекатывается на кровати, ложится на живот, подперев руками подбородок, покручивая попкой.
— Что тебе от меня нужно?! — он взрывается. Злится на себя, а нее, за то, что играет им как хочет. Вертит в разные стороны, а он пускает слюни, охваченный желанием. Он хотел ее увидеть, но теперь осознав, как спокойно Жизель вторглась в его обитель, пришел в ярость.
— Ты… пока тебя дожидалась, — перекатывается на спину, томно облизывает два пальца, и проводит ими по шее, груди, спускается ниже, — мне было так одиноко… холодно…
— Прекрати свои игры! — художник жадно ловит каждое движение, пытаясь сохранить лицо непроницаемым, получается так себе.
— Заставь меня, — сверкает двумя сапфирами, и смеется, эротичным глубоким голосом, так что член превращается в железо, а яйца скручивает от невыносимой боли.
— Заставлю, всю дурь из твоей башки выбью, — делает глубокий вдох, и ее аромат проникает в него, пропитывает нутро, взывая к зверю внутри. Запах желанной самки, срывает тормоза.
— Угрозы… угрозы…, - высовывает кончик языка и закатывает глаза, — А где действия?
Арман хватает ее за плечи, одним рывком поднимает с постели и ставит перед собой. Под пальцами ощущается шелковистая, нежная кожа, и он мнет ее, сжимает нещадно, и видит, как сапфировые глаза загораются похотью. Ей нравится.
Со звериным рыком впивается в ее губы, одержимо терзает их, покусывает, проникает в рот языком. Горловой стон Жизель, вибрирует у него на языке, проходит дальше по телу. Художник продолжает безжалостно орудовать у нее во рту, пьет ее и не может остановиться.
Еще ни разу его зверь не вел себя так нагло во время секса. Арман был уверен, что держит его под контролем, но сейчас волк хотел самку, неистово, беспощадно, он хотел упиваться ее телом. Хищник, сидевший на голодном пайке, вырывался на свободу, и у художника не было сил его сдерживать. И впервые в жизни он не хотел этого. Сейчас, хотя бы на несколько минут, он хотел потерять контроль, хотел обладать без запретов, без ограничений.
С рыком сорвал лифчик, разорвал трусики, чуть отстранился, впиваясь взглядом в обнаженное тело. В затуманенных желанием глазах, она была совершенна. Припал к груди, ощущая как под его языком, сосок сжимается, твердеет. Острая боль наслаждения прошлась по телу. Он потянул розовую плоть зубами, чуть прикусил.
— О… мой зверь… — Жизель обожгла его волосы горячи дыханием. — Покажи все, на что способен, — и притянула к себе его лову, впилась ноготками в кожу головы.
Рука Армана скользнула дальше к лону, в складочки, где было до одури влажно, запах желания, заставил порвать зверя остатки сдерживающих его цепей. Он придавил ее к стене еще сильнее, заглянул в глаза, в них читался не прикрытый вызов. Сдавил ей горло:
— Так ты хочешь? Этого добивалась? — прорычал в губы.
— Не только, — наглый взгляд скользнул по его телу, проворные ручки, уже расстегивали ширинку, высвобождая член. Она сдавила его у основания, одной рукой, второй нежно дразня головку. Она словно ощущала, как и где надавить, где приласкать, чтобы полностью взять его под контроль. Жизель приручала его плоть, укрощала его самого, но сейчас Арман хотел лишь обладать.
— Там на тумбочке презерватив, — прошептала, обводя остреньким кончикам языка ушную раковину.
Художник за долю секунды метнулся туда и обратно. Надел резинку дрожащими руками, глаза налились кровью, от желания вонзиться в ее тело. Вжав ее в стену, он припал к припухшим губам, Жизель обвила его ногами, и член легко проскользнул внутрь. Там было так влажно, умопомрачительно тесно. Арман захрипел, и начал вонзать с девушку с несвойственным ему остервенением. Быстрые толчки, каждый был глубже, сильнее, острее, хотелось наполнить ее всю до отказа, пробраться к нутро, пронзить собой.
Каждый ее хрип, заставлял вены члена набухать ее сильнее, кровь кипела, обжигала. Ногти Жизель царапали его спину, кажется, пробирались до мяса, и это срывало крышу полностью. Художник кусал ее шею, оставляя свои отметины, и зверь внутри ликовал, он отмечал свою самку, теперь она принадлежит ему.
Когда ее лоно стало бешено сокращаться от нахлынувшего оргазма, когда в сапфировых глазах вспыхнули звезды, а губы судорожно хватали ртом воздух, Арман с рыком кончил, выливая свое семя, сжимая ее ягодицы до синяков, не контролируя себя, не видя ничего, охваченный диким первобытным наслаждением.
Когда первая волна удовольствия спала, и художник наконец смог разжать руки и оторваться от Жизель. Он осознал, что уже хочет снова. Он не насытился, а лишь распалил голод. Она разожгла в нем зверскую, ненасытную, одержимую жажду.
Словно прочитав его мысли, Жизель, промурлыкала:
— Мне понравилось… тут у тебя… пожалуй останусь, — она даже не спрашивала. Просто констатировала факт. Прошла мимо покачивая бедрами, направилась в ванную, остановившись у дверей, поманила его пальчиком, — Пошли в душ, мой зверь…
Арман пошел следом, осознавая, что и эта битва проиграна. Он попался на крючок, и теперь одержимая похоть диктует свои условия.
Глава 26
Жизель действительно осталась. Все выходные они занимались диким сексом, практически беспрерывно. И чем больше он входил в нее, тем сильнее хотел. Она была наркотиком, и привыкание развивалось со стремительной скоростью. Арману требовалась доза все больше и больше.
Они почти не разговаривали, ели, пили, спаривались как дикие животные. И впервые за эти два дня он ощутил относительную свободу от своих демонов. Переживания, сомнения, размышления, все испарилось, осталось только необузданное желание обладать.
Художник не задумывался о последствиях. Не задавался вопросом, а что дальше? Он ловил кайф, стремился забрать все, что она готова была дать. И все равно было мало.
Он даже не вспоминал о своей музе, она больше не приходила ночами, не смотрел на картины. Все это было не важно, если рядом было податливое и разгоряченное тело Жизель.
В перерывах, он рисовал, сам брался за кисть, и переносил на холст свои эмоции. Продолжил рисовать картину, начатую еще до смерти Лотера. Но уже черты девушки на картине менялись, она все больше походила на его студентку.
Жизель же лежала на постели и смотрела на него, жадно ловила каждых взмах кисти, что заводило его и как художника, и держало в постоянном напряжении зверя. Он поворачивался, скользил взглядом по обнаженному телу, бросал кисть, и начиналась их пляска одержимости. С ней Арман не сдерживался, воплощая самые разнузданные, самые пошлые свои фантазии. Он брал ее с диким рыком, двигался с немыслимой для человека скоростью. Они горели в огне своих тел, все больше распаляя пожар, который уже невозможно потушить.
Где-то в отдаленных закоулка сознания, блуждала здравая мысль — это очередное его безумие, сродни цунами, они сметает все на своем пути, и его не пощадит. Наступит момент прозрения, когда пьяный дурман спадет, и начнется ломка.
