в состоянии некоей неудовлетворенности, потому что говорят как бы все время не о том, не о главном. По крайней мере, не об узнаваемом. Это, безусловно, происходит от неточности исходных гипотез и неспособности давать работающие определения понятиям собственной науки. Впрочем, это говорят о состоянии своей дисциплины и сами нейропсихологи.
Пример. Вызовет ли у вас хоть какое-то узнавание, ощущение соответствия действительности, в которой вы живете, если я скажу, что основной задачей нейрофизиологического исследования памяти было обнаружить материальный субстрат, хранящий энграммы?
А если это же самое я переведу с научного языка на русский словами: все последнее столетие наука искала, что же является материальным носителем, хранящим в себе воспоминания?
Вот, примерно, как развивались представления нейрофизиологии о материальном носителе памяти:
«Классическая психология трактовала запоминание либо как процесс непосредственного запечатления (“записи”) следов в нашем сознании, либо как процесс запечатления тех однозначных ассоциативных связей, в которые вступают друг с другом отдельные впечатления. Это упрощенное представление о процессе запоминания оказалось несостоятельным» (Лурия, с. 276).
Можно сказать, что Лурия этим коротким предложением охватил период от Локка до середины двадцатого века. Я обращаю на это предложение особое внимание, потому что нам к нему еще придется возвращаться.
«Если резюмировать все, что было известно в психологии о природе и о материальном субстрате памяти к началу этого века, становится ясно, насколько бедна была информация, которой располагала наука.<…>
Сравнительно мало обогатили вопрос о природе памяти и морфофизиологические исследования первых четырех десятилетий этого века. Тщательное морфологическое исследование нервной клетки и ее связей не пошло дальше общего утверждения, что сохранение следов раз возникших возбуждений является, по-видимому, результатом наличия синаптического аппарата <…> и что в основе его, по-видимому, лежат некоторые биохимические процессы» (Там же, с.274–275).
Итог этому периоду в развитии нейрофизиологии был подведен в статье «В поисках энграммы» выдающимся американским психологом К.С.Лешли, о которой пишет К.Прибрам.(Под энграммой Лешли понимает следы памяти в мозгу.)
«В 1950 г. Лешли закончил свою известную работу, посвященную исследованию энграммы, следующими словами: ”Анализируя данные, касающиеся локализации следов памяти, я испытываю иногда необходимость сделать вывод, что научение вообще невозможно. Тем не менее, несмотря на такой довод против него, научение иногда происходит” (Прибрам, с.41).
Эти слова про научение означают одно – ведущий специалист по запоминанию не понимает, как память может храниться в мозговых тканях человека.
Лурия считает, что после пятидесятого года исследования памяти и поиски ее материального носителя значительно продвинулись вперед. На самом деле приводимые и им, и Прибрамом данные этого не подтверждают. Найдены три возможных носителя: сами нейроны, которые после рождения хоть и не прибывают количественно, но зато могут создавать новые связи и утолщаться; обнаружена способность ядер нервных клеток, подвергшихся сильному возбуждению, менять структуру РНК (рибонуклеиновой кислоты), а также обнаружено, что окружающая нейроны клеточная среда (глия) также может менять свой химический состав. Иными словами, память хранится или в прирастающей нервной ткани, или в химических и структурных изменениях, накапливающихся в уже имеющихся тканях.
Кроме того, бытует околонаучное мнение, что память может сохраняться в биоэлектрических разрядах, которыми обмениваются нейроны, подобно тому, как она хранится в компьютере. Я привожу это мнение, потому что на его примере легче будет показать сомнительность и предыдущих построений.
Нейроны действительно могут быть уподоблены электролитическим емкостям, хранящим и передающим заряд. Это бесспорно. Огромное количество нейронов в мозгу, как кажется, могло бы позволить хранить в нем огромное количество информации. Несколько миллиардов клеток, да еще их связи. Однако, во-первых, сама нейрофизиология постоянно говорит о том, что невозможно соотнести тот или иной участок мозга с определенным воспоминанием. Чаще всего в «памяти» о том, как нужно производить то или иное действие, участвует множество участков мозга. Скорее всего, память не хранится в определенном количестве клеток или в клетках, находящихся в определенном месте.
Во-вторых, «нейрон – это реле, действующее по закону “все или ничего”. Импульс, достигающий синапса, вызывает очень небольшой и временный электрический эффект» (Eccles, цит. По Прибрам, с.35).
Это значит, что у нейрона могут быть только два состояния, как и у ячейки электронной памяти – он или заряжен или разряжен. А это, в свою очередь, означает, что и хранит он не воспоминание, а вот это состояние заряженности или разряженности. А это значит, что для кодировки любого мало-мальски объемного образа нужно множество подобных клеточек. Причем, задействованных навсегда, значит, выбывающих из рабочей части мозга по мере заполнения памятью.
А что значит это? В пятидесятые годы мало кто из нейропсихологов мог представить себе ответ на подобный вопрос. Слишком большими казались величины, когда начинали обсчитывать количество нейронов и их возможных связей. Сейчас, когда все имеют представление о памяти компьютера, достаточно только задаться вопросом, каков объем памяти нужен, чтобы закодировать и сохранить виртуальные образы мира, да еще с такой полнотой и в таком объеме, в каком храним их мы. А ведь при определенных условиях, скажем, в гипнозе, любого из нас можно заставить восстановить практически всю жизнь в образах эйдетической точности.
Нейрофизиология, как наука естественная, всегда стремилась к математизации своих основ. Сейчас можно было бы предложить нейрофизиологам привлечь несколько хороших математиков и сделать хотя бы приблизительные подсчеты количества нервных ячеек или клеточного вещества, необходимые для того, чтобы наш мозг удерживал в себе память. Говоря о клеточном веществе, я имею в виду гипотезы о хранении памяти в нарастающих нейронных связях или в накапливающихся изменениях клеточного состава. Я не делал подобных расчетов, но могу предположить, что они будут астрономическими. Тогда встают вопросы о прирастании объемов или об очень значительных изменениях биохимии мозга или структуры его клеток.
В общем, мозг не может хранить в себе такие объемы памяти, если исходить из современных физических представлений о том, как хранится и как кодируется информация. Впрочем, в самое последнее время начинают просачиваться сообщения, что и отдельные уважаемые психологи, идущие, правда, не совсем академическим путем, стали задумываться об этом. Недавно «Психологическая газета» – основной орган научного сообщества психологов, опубликовала статью, посвященную выступлениям в России профессора Сейбрукского института Стэнли Криппнера.
Маститый американский психолог не гнушается изучать психологию измененных состояний сознания, таких как, например, шаманские. Какое-то время назад этот путь считался непсихологическим полем деятельности, и шаманизмом в рамках научного сообщества занимались лишь этнографы и антропологи. Соответственно, и выводы, которые прозвучали в докладах Криппнера, были неожиданными для классической психологии:
«Есть основания предполагать, основываясь на убедительных доказательствах, что сознание обеспечивается не только функциями мозга. Я имею в виду работы по исследованию работы нейропептидов. Нейропептиды можно обнаружить в самых разных
