Идуэллы, ни ненависть Андреа не изгонят тебя из моего сердца.
Спустя несколько дней она заметила, что Флодоардо изменился — стал избегать общества, а если по просьбе друзей и появлялся на людях, то всегда был задумчив.
Нежная Розамунда огорчилась печалью Флодоардо — она заперлась в спальне и наедине с собой оплакивала свою жестокость.
Здоровье ее повредилось — никто не мог облегчить ее страданий, ибо никто не знал их причины. Дож крайне обеспокоился, заметив, что болезнь племянницы не поддается искусству врачей; Флодоардо же совершенно удалился от света, который ему опостылел с тех пор, как он потерял надежду видеть Розамунду. Затворник жил своею неодолимой страстью, которая изгнала все прочие желания из его сердца.
Но отведем пока взор наш от страданий Розамунды — и посмотрим, что делают заговорщики. Они быстрыми шагами приближались к исполнению своего замысла; с каждым днем увеличивались и число их, и опасность, угрожавшая дожу и Республике.
Зачинщики сего дерзкого предприятия Пароцци, Меммо, Контарино и Фальери собирались довольно часто у кардинала Гримальди.
Там рассуждали они о переменах, которые надобно произвести в правлении, — однако легко примечалось, что не столько общественное благо, сколько собственная выгода была их целью. Один мечтал избавиться от долгов, другой — удовлетворить свое безмерное честолюбие, третий действовал из корысти, четвертый пылал мщением за обиду, которую могла утолить только кровь его врага.
Столь ревностно желая ниспровержения Венеции или смены власти, они были уверены в успехе, ибо новый налог, которого как раз требовали обстоятельства, возбудил неудовольствие простого народа.
Подлые заговорщики, однако, не смели обнаружить свои намерения, не умертвив заранее некоторых влиятельных сановников и не избавив себя их смертью от возможных препятствий. Они надеялись на кинжалы наемных убийц. Сердца их дрогнули, когда зазвонил колокол, предвещая казнь четырех столь нужных им разбойников, когда глаза их увидели обезглавленные трупы негодяев. Но если потеря этих орудий злодейства огорчила заговорщиков, то можно себе представить, как они обрадовались, услышав, что Абеллино осмелился открыто объявить себя всей Венеции и кинжал его готов всегда служить преступлению.
— Вот такой человек нам нужен! — вскричали они в полном восторге.
С этой минуты ничего они не желали сильнее, как склонить Абеллино на свою сторону. Найти его не составляло труда, ибо он и не скрывался. Разбойник появился на их собрании, но обещания его были столь же безрассудны, как и требования.
Все заговорщики хотели смерти Сильвио — прокуратора Святого Марка. Зная его решительность и проницательность, они боялись, что он распознает их замысел. Дож питал к Сильвио особенное уважение и предпочитал его кардиналу Гримальди, но за умерщвление Сильвио Абеллино просил весьма большую сумму.
— Дайте мне цену, которую я прошу, — говорил он, — и я обещаю по чести, что сию же ночь прокуратор Сильвио перестанет вас беспокоить. Пусть даже он скроется в самом аду, я и там найду его и предам смерти!
Что было делать? Абеллино не соглашался ни на что иное. К тому же заговорщики опасались его разгневать. Кардинал не желал долго ждать, а смерть Сильвио ускоряла дело.
Абеллино получил свои деньги. На другой день ближайший друг дожа, ревностный защитник законов, почтенный Сильвио — исчез.
— Этот Абеллино ужасный, необыкновенный человек, — сказали заговорщики, услышав новость.
Ночью они собрались в доме кардинала и праздновали смерть прокуратора как свою победу.
Испуганный и удивленный дож обещал десять тысяч цехинов тому, кто узнает, чья рука поразила Сильвио. На сей счет была обнародована особая прокламация. Спустя несколько дней на одной из дверей дожеского дворца появилась следующая бумага:
Венецианцы!
Вы желаете знать, кто умертвил Сильвио? Это я! Два раза вонзил я кинжал ему в сердце и бросил его тело в море. Дож обещает десять тысяч цехинов тому, кто откроет убийцу Сильвио. А я обещаю двадцать тысяч тому, кто будет настолько хитер, чтобы поймать его. Привет!
Глава шестая
ОТКРЫТИЕ
Невозможно описать, какое действие произвела в Венеции новая дерзость Абеллино. Не было еще видано, чтоб с такой наглостью насмехались над могуществом дожа и над стражей. Но хотя ночные караулы удвоили, обыскали каждый уголок и во всей Венеции не осталось ни одного честного жителя, который не старался бы поймать разбойника, — его нигде не находили.
В церквах раздавались молитвы священников о небесной каре этому злодею. Одно имя Абеллино приводило женщин в ужас. Они трепетали, вспоминая приключение Розамунды. Старухи утверждали, будто Абеллино заключил союз со злым духом, который позволяет ему так долго испытывать терпение венецианцев и так глумиться над их справедливым негодованием. Кардинал и заговорщики, гордясь таким сообщником, не сомневались в успехе. Семейство Сильвио в отчаянии проклинало чудовище-убийцу. Дож с преданными людьми разделял горе родственников и клялся употребить все усилия, чтобы найти убежище Абеллино и предать негодяя примерной казни.
Однажды вечером, сидя в своем саду, Андреа Гритти задумался и проговорил вслух:
— Надобно признаться, этот Абеллино человек удивительный. Если б он командовал армией, то победил бы весь свет. Желал бы я увидеть его.
— Он перед тобой! — произнес радом жуткий незнакомый голос, и дожа ударили по плечу. Андреа вздрогнул. Подле, завернувшись в черный плащ, стоял очень высокий человек. Лицо его было столь мерзко, столь отвратительно, что казалось, природа не производила доселе ничего подобного.
— Кто ты? — спросил дож.
— Ты гладишь на меня и спрашиваешь? Я Абеллино, друг Сильвио, верный слуга Республики.
Андреа, никогда не знавший страха в сражениях, утратил дар слова и воззрился на убийцу, который спокойно стоял пред ним.
— Абеллино, — вымолвил наконец дож, стараясь прийти в себя, — ты ужасен!.. Облик твой отвратителен!
— Ты считаешь меня ужасным — тем лучше; я рад. Отвратителен — может быть; наружность моя обещает мало хорошего. Послушай меня, Андреа. Мы с тобой равны, в Венеции нет никого выше нас. Мы величайшие в ней люди — каждый в своем звании.
Дож не мог не улыбнуться такой вольности.
— Нет-нет, — продолжал Абеллино, — оставь эту улыбку презрения. Не почитай себя униженным, когда я, разбойник, сравниваю тебя с собою. Мне, право, кажется, я не слишком себя превозношу, равняя с человеком, который сейчас в моей власти — и который, значит, ниже меня.
Дож встал с намерением удалиться.
— Постой, — заслонил ему дорогу Абеллино. — Редко случай сводит таких, как мы. Да, мне надо еще кое-что тебе сказать.
— Абеллино, — молвил Андреа
