В урну опустили бумажки с именами тридцати шести кандидатов, из которых были выбраны двенадцать присяжных и два запасных. Ни художник Жан Беро, ни скульптор Огюст Кэн, ни адвокат Клеман Руайе, возглавляющий комитет бонапартистов, в их число не попали…
Вырезок было много. Процесс стал лакомым куском для любителей сильных ощущений, из него получился настоящий роман с продолжением в духе Эжена Сю: мрачный и сентиментальный. Жозеф взял наугад «Газетт де Трибюно» за 16-е и 17 ноября:
Заседание началось в двенадцать тридцать. Ввели обвиняемых. […] Уродливые и заурядные, все они принадлежат к одной социальной группе: большинство служанки и мелкие работницы. Есть среди подсудимых и мужчины. Г-н председатель задает им обычный вопрос, и они поочередно называют свои имена: Тома Мари Констанс, сорок шесть лет. Флури Абеляр-Севрен, тридцать один год. Дельфина Селин, привратница, пятьдесят два года. Наис Мари, приходящая домработница, тридцать восемь лет. Дюваль Мари Онорина, прислуга, двадцать два года…
Жозеф читал полный список обвиняемых, пока не споткнулся на одной фамилии. Он чертыхнулся, подвинул поближе лампу и задумался.
— Куда я задевал мое вечное перо? Мне нужна бумага, ну же, скорее!
Он склонился над столом и начал торопливо записывать…
— Трудитесь?
Жозеф вздрогнул от неожиданности и поставил кляксу. Гувье втиснулся в старое кресло.
— У меня бессонница. Сегодня двенадцать лет с тех пор, как меня бросила жена.
— Мне очень жаль, я не знал, — пролепетал Жозеф.
— О, она ведет себя как ангел с тех пор, как вышла замуж за мясника. Ненавидела беспорядок, ей хотелось иметь чистенький, аккуратный домик. Заставляла меня ходить в тапочках и все время что-то чистила и драила. Мы только и делали, что ругались. Вот, поглядите.
Гувье достал из пиджака бумажник и протянул Жозефу плохой снимок, сделанный на ярмарочном празднике. На фоне задника с заснеженными вершинами замерли по стойке «смирно» перед объективом мужчина и женщина.
— Это вы? — изумился Жозеф, которому и в голову не приходило, что у Исидора Гувье тоже была своя любовная история.
— Да, мой мальчик. Это я, собственной персоной, только на тридцать лет моложе. Удивлены? Время никого не щадит. — И он продекламировал:
Стареть! Разгромное поражение,
Уродство и оскорбление,
Все больше морщин на лбу
И все меньше волос на голове…[341]
— Не знал, что вы философ, мсье Гувье.
— Это сочинил мой приятель, не я. Вы нашли, что искали?
— Еще как нашел! Не знаю теперь, что и думать.
— Не паникуйте, мсье Пиньо, оцените ситуацию спокойно. Поиск информации требует терпения. Лично я провожу в редакции немного времени. Нет ничего скучнее бесконечных летучек, которые проводит Клюзель. Атмосфера там такая же, как на корриде: никогда не знаешь, чьей смерти жаждет публика — быка или тореадора. Скажу вам честно и без малейшего стыда — я болею за победу быка. Только бессердечный человек может наслаждаться страданиями животного. Выпьете кофе?
— Не откажусь.
— Зачем вам утомлять себя переписыванием? Можете взять эту папку, потом вернете. Сейчас одиннадцать, трамваи уже не ходят, так что ложитесь на диванчик и спите. Я встану на рассвете и разбужу вас.
Но Жозеф долго не мог заснуть. Беспрестанно ворочаясь с боку на бок, он вдруг вспомнил надпись в кабинете барона де Лагурне, которую видел Виктор: «В память о брюмере и ночи мертвых»…
Он почувствовал возбуждение. Процесс состоялся в ноябре 1891 года. Лулу и какая-то Софи были на нем обвиняемыми… Как и Мирей Лестокар!
— Брюмер — это ноябрь! А ночь мертвых — День всех святых, ведь его отмечают как раз в ноябре! Да мой драгоценный шурин рот разинет от изумления!
Около полуночи Виктор и Таша съели, не разогревая, рагу, приготовленное для них Андре Боньолем. Выставка прошла более чем успешно, посетители рассыпались в комплиментах, кажется, вполне искренних. Продались три полотна, одно из которых купил Анатоль Франс. Матильда де Флавиньоль пришла в восторг от фотографии с каруселью и изъявила желание приобрести ее в самое ближайшее время.
Таша поставила тарелку мелко порубленного мяса перед Кошкой, лежащей в корзине рядом с кроватью, но та едва удостоила еду взглядом.
Виктор разделся, как всегда аккуратно сложил вещи и нырнул под одеяло во фланелевых кальсонах. Таша расплела косу, бросила одежду на пол и улеглась рядом с мужем. Их любовная игра была недолгой, оба слишком устали. Виктор нежно ласкал грудь Таша, а она прикрыв его руку своей, бессвязно лепетала:
— Три продажи, нет, пять — вместе с твоими фотографиями… только ярмарочные сцены, досадно, что…
Ее рассуждения прервал хриплый стон. Таша так резко села на кровати, что ударилась о спинку.
— Что это?
— Кошка, — буркнул Виктор.
Таша на ощупь добралась до лампы, дважды едва не упала, запутавшись в подоле ночной рубашки, нащупала коробок и поднесла спичку к фитилю.
— О Боже, нет, только не это! Я весь мокрый!
Лампа высветила растянувшуюся на ногах хозяина виновницу преступления: у Кошки отошли воды.
— Она сейчас родит! — воскликнула Таша.
Виктора едва не стошнило. Он выскочил из-под одеяла и скрылся в туалетной. Кошка жалобно мяукала, хозяйка утешала ее, ласково поглаживая.
— Я с тобой, кисонька, ну же, давай, поднатужься, скоро все закончится.
Кошка, прижав уши, прерывисто дышала, зрачки у нее были расширены, бока тяжело вздымались и опадали.
Появился Виктор и, стараясь не смотреть на кошачьи страдания, начал одеваться.
— Сколько их будет?
— Не знаю, два, а может, три…
Виктора посетило ужасное видение: Таша лежит в подушках с обнаженной грудью, а из ее чрева выходят три орущих младенца.
— Отправляйся в мастерскую, — сказала она ему, — я приду, как только все закончится.
— Это надолго?
— Откуда мне знать? Я впервые принимаю роды.
Виктор удалился, радуясь, что ему есть где укрыться. В четыре утра Кошка произвела на свет первого, черно-белого котенка.
— Я была права, ты согрешила с котом сапожника, — прошептала Таша.
Двадцать минут спустя взволнованная хозяйка увидела второй мокрый комочек, на сей раз — полосатый. Через четверть часа третий, черный как смоль детеныш оказался на кровати.
Измученная переживаниями Таша решила умыться, а когда вернулась, Кошка вылизывала котят, жадно припавших к соскам.
— Они как будто нажимают на педаль швейной машинки, того и гляди проткнут тебе брюшко.
