Книга Мудрость толпы - Джо Аберкромби

В черноте ночи Долгий Взгляд открылся, и она увидела все.

Она увидела лысого ткача: работа на его станке была погублена, миллионы оборванных нитей болтались в пустоте. Однако он уже сшивал все обратно – терпение, терпение – и улыбался за работой. Он вытянул руки, и одна опустилась на голову черноволосого мальчика, а другая на голову светловолосой девочки.

Она увидела, как эта девочка становится смеющейся женщиной: на ее глазах поблескивали стекла, на золотистых кудрях была водружена высокая шляпа, и эта шляпа изрыгала дым, плевалась пеплом, она затмила кровоточащее солнце и погрузила весь мир в полумрак. Женщина послала воздушный поцелуй, и поцелуй стал монетой, тысячей монет, миллионом золотых цепей. Женщина протянула руку, и ее пальцы превратились в железные дороги, и эти дороги перекинулись через море и сплелись в клетку – клетку, которую выковал Стур, и внутри нее находился весь Север.

Она увидела, как черноволосый мальчик становится черноволосым мужчиной – и он воссел на горе костей в круге огня. На его коленях лежал серый меч: серый меч, который никогда не вкладывали в ножны; серый меч, помеченный одной серебряной буквой. Его рассеченные шрамом губы шевельнулись, и он заговорил, но его слова были каплями крови, которые собрались в ручей, который стал рекой, которая превратилась в море, которое прихлынуло к берегам Севера. Кровавый прилив. Потоп, чьи красные воды не отступят никогда.

Она увидела, как кипит Кринна. Она увидела, как Уфрис горит вновь. Она увидела, как раскрываются могилы, исторгая из себя мертвецов. Она увидела трон Скарлинга, разрубленный надвое; деревянные обломки кровоточили. Она увидела нашествие червей, копошащихся на отравленных полях. Она увидела нашествие ворон, дождем сыплющихся с голых ветвей и заслоняющих луну, погружая мир во тьму.

И во тьме она увидела лысого ткача, а в его глазу она увидела пылающий камень, а в пылающем камне она увидела круг рун, а в круге рун она увидела черную дверь, а позади двери – фигуру, поднимающуюся из бурлящего моря, фигуру, сотворенную из ослепительного света, чьи ноги оставляли дымящиеся следы на прибрежной гальке. И фигура проговорила голосом, подобным грому:

– Я вернулся.

…Рикке сорвала с себя меховые покрывала, выскочила из отцовской кровати и скорчилась в темноте, дрожа, хватая ртом воздух; холодный пот ее видения лип к коже, левый глаз горел, как уголь, на татуированном лице.

Она не знала, считать ли Долгий Взгляд благословением за то, что дал ей предупреждение, или проклятием, поскольку теперь она будет каждый день просыпаться в ужасе от увиденного.

Может быть, правдой было и то и другое. Может быть, он всегда был и благословением, и проклятием одновременно.

* * *

– У тебя такой вид, словно ты мертвеца увидала, – заметила Изерн-и-Фейл, хмуря брови, когда Рикке рухнула на трон Скарлинга.

– Так и есть, – прошептала Рикке.

Свет из больших новых окон, которые она проделала, чтобы был красивый вид на океан, слепил ей глаза. Звуки лежавшего за ними Уфриса грохотали в ушах. Обрывки ночных видений рыскали по краям поля зрения, так, словно они уже произошли. Рикке прикрыла глаза – тот, что не видел ничего, и тот, что видел слишком много, – и стерла со лба липкий пот.

Замок ее отца был полон народа. Люди пришли со всех краев Севера, чтобы выразить ей свое почтение.

– Люди! – произнесла Рикке, но ее голос застрял в глотке, превратившись в хрип. – Люди!

Они прекратили гомонить и обернулись, выжидающе подавшись к ней.

– Этой ночью у меня было видение!

Эти слова были встречены приглушенным ропотом. Благоговейным, словно она говорила голосом самого Эуса.

Трясучка нахмурился, блестя металлическим глазом.

– И что ты видела?

Рикке не знала, с чего начать. Ее сердце колотилось от клочков воспоминаний. Она открыла рот, чтобы заговорить…

…И тут двери замка Скарлинга с грохотом распахнулись, и на освещенное место вышел Гвоздь. На его щеке виднелся новый порез, который очень ему шел, а на лице сияла широкая улыбка, которая шла ему еще больше.

– Олленсанд сдался!

– Ты их побил? – спросил Черствый.

– Это не понадобилось, – отозвался Гвоздь, хлопнув его по плечу широченной ладонью, так, что он едва не свалился с ног. – Они сами открыли нам ворота. Мы обошлись с ними мягче мягкого, не беспокойся! Все, что мы с них взяли, – это обещание преклонить колени перед Черной Рикке и платить ей дань. – Он пожал плечами: – Ну, и еще кое-что они добавили добровольно…

Он махнул в сторону двери, и в зале появилось несколько карлов, каждый из которых катил перед собой здоровенный бочонок.

– Дюжина бочонков их лучшего эля, чтобы мы могли поднять тост за новый Север!

Под радостные возгласы собравшихся они взгромоздили один из бочонков на стол, кто-то выбил топором затычку; плеснула пенная струя, и пара человек принялись плясать в ее брызгах, пока Черствый не забил в фонтанирующую дырку кран и не принялся раздавать кружки.

– И это не все! – проворчал Плоский Камень, вошедший в зал следом за Гвоздем в сопровождении своих ухмыляющихся бойцов. – Мы отправили последних из этих дикарей обратно за Кринну. Они плачут и зовут мамочку. Я думаю, немало лет пройдет, прежде чем эти любители костей и шкур осмелятся снова сунуть нос на нашу сторону реки!

Море веселья, море эля, море добрых новостей.

– Север наш! – взревел Гвоздь. – Ну… точнее, твой.

Он широко улыбнулся Рикке, и кажется, даже слегка порозовел, и поскреб в своей песочного цвета бороде, и опустил взгляд в пол. Впрочем, никто не заметил: все были слишком заняты, хлопая друг друга по спинам и восхищаясь тем, как здорово все обернулось.

Все выглядели такими счастливыми! Лица, на которых Рикке привыкла видеть печать страха или горя. У одной старушки, потерявшей в прошлой войне двух сыновей, по щекам текли слезы. Во имя мертвых, даже Трясучка улыбался!

– Единый Север, – проговорил он свистящим шепотом, словно это была задача, которую сам он никак не мог решить. – От Кринны до Белой реки! Клянусь мертвыми, твой отец бы тобой гордился!