видел кто из ваших, — спросил всадник у отца, — чтобы кто-нибудь с навьюченными лошадьми проходил по верхнечегемской дороге?
— Про дело слыхал, — ответил отец, — а человека не видел.
«Да не по верхней, а по нижней!» — чуть не крикнул мальчик, да вовремя прикусил язык.
Человек, продолжая разговаривать, нашел ногой стремя и поехал дальше.
— Кто это, па? — спросил мальчик у отца.
— Старшина, — ответил отец и молча вошел в дом. И только глубокой осенью, когда они с отцом, нагрузив ослика мешками с каштанами, подымались из котловины Сабида, а потом присели отдохнуть на той самой нижнечегемской тропе, чуть ли не на том же месте, он не удержался и все рассказал отцу.
— Так вот почему ты перестал сюда коз гонять? — усмехнулся отец.
— Вот и неправда! — вспыхнул мальчик: отец попал в самую точку.
— Что ж ты молчал до сих пор? — спросил отец.
— Ты бы только видел, как он посмотрел, — сознался мальчик. — Я все думаю, как бы он не вернулся…
— Теперь его сюда на веревке не затащишь, — сказал отец, вставая и погоняя ослика хворостиной, — но если бы ты сразу сказал, его еще можно было поймать.
— Откуда ты знаешь, па? — спросил мальчик, стараясь не отставать от отца. С тех пор как он встретился с этим человеком, он не любил эти места, не доверял им.
— Человек с навьюченными лошадьми дальше одного дня пути никуда не уйдет, — сказал отец и взмахнул хворостинкой — ослик то и дело норовил остановиться, подъем был крутой.
— А ты знаешь, как он быстро шел! — сказал мальчик.
— Но никак не быстрее своих лошадей, — возразил отец и, подумав, добавил: —Да он и убил этого последнего, потому что знал — один переход остался.
— Почему, па? — спросил мальчик, все еще стараясь не отстать от отца.
— Вернее, потому и оставил его в живых, — продолжал отец размышлять вслух, — чтобы тот помог ему навьючить лошадей для последнего перехода, а потом уже прихлопнул.
— Откуда ты знаешь это все? — спросил мальчик, уже не стараясь догнать отца, потому что они вышли на взгорье, откуда был виден их дом.
— Знаю я их гяурские обычаи, — сказал отец, — им лишь бы не работать; да я о них и думать не хочу.
— Я тоже не хочу, — сказал мальчик, — но почему-то все время вспоминаю про того.
— Это пройдет, — сказал отец.
И в самом деле это прошло и с годами настолько далеко отодвинулось, что дядя Сандро, иногда вспоминая, сомневался — случилось ли все это на самом деле или же ему, мальчишке, все это привиделось уже после того, как пошли разговоры об ограблении возле Кенгурска парохода.
Но тогда, после знаменитого на всю его жизнь банкета, который произошел в одну из августовских ночей 1935 года или годом раньше, но никак не позже, все это увиделось ему с необыкновенной ясностью, и он, суеверно удивляясь его грозной памяти, благодарил Бога за свою находчивость.
Об этой пиршественной ночи дядя Сандро неоднократно рассказывал друзьям, а после двадцатого съезда — и просто знакомым, добавляя к рассказу свои отроческие не то видения, не то воспоминания.
— Как сейчас вижу, — говаривал дядя Сандро, — все соскальзывает с плеча его карабин, а он все его зашвыривает на ходу, все подтягивает не глядя. Очень уж у того покатое плечо было…
При этом дядя Сандро глядел на собеседника своими большими глазами с мистическим оттенком. По взгляду его можно было понять, что, скажи он вовремя отцу о человеке, который прошел по нижнечегемской дороге, вся мировая история пошла бы другим, во всяком случае, не нижнечегемским, путем.
И все-таки по взгляду его нельзя было точно определить, то ли он жалеет о своем давнем молчании, то ли ждет награды от не слишком благодарных потомков. Скорее всего по взгляду его можно было сказать, что он, жалея, что не сказал, не прочь получить награду.
Впрочем, эта некоторая двойственность его взгляда заключала в себе дозу демонической иронии, как бы отражающей неясность и колебания земных судей в его оценке.
Сам факт, что он умер своей смертью, если, конечно, он умер своей смертью, меня лично наталкивает на религиозную мысль, что Бог затребовал папку с его делами к себе, чтобы самому судить его высшим судом и Самому казнить его высшей казнью.
Дороги
«Сандро из Чегема», в 3-х томах,
М., «Московский рабочий», 1989
Я сидел с дядей Сандро в обществе нескольких мухусчан в кабинете летнего ресторана «Нарты». По нынешним временам мы неплохо пообедали, слегка выпили и ждали кофе по-турецки, чтобы довершить обед.
Компания собралась неожиданная, люди разные, а именно в таком обществе и услышишь что-нибудь забавное.
— Что вы, писатели, — слегка ерничая, обратился ко мне один из наших застольцев, — фантазируете всякие там выдуманные истории! Надо описывать жизненные случаи, то, что было на самом деле. Этому вас учат, учат, да никак не научат. Вот я вам сейчас расскажу то, что было лично со мной.
Когда Шеварднадзе завинтил гайки и перестал из Грузии пропускать частные мандарины в Россию, чего только не придумывали люди, чтобы их провезти. Говорят, в Кенгурске нашлись дельцы, которые наняли подводную лодку, и она сделала несколько рейсов из Кенгурска до Туапсе.
Конечно, это не современная подводная лодка, современную кто им даст, но дряхлую, довоенную им удалось зафрахтовать. Но они недолго продержались. Как говорят, жадность фраера сгубила.
В один из рейсов кенгурские дельцы перегрузили подводную лодку, и она села на мель. Бедный капитан, говорят, предупреждал.
— Ребята, — упрашивал он, — не надо перегружать лодку, она у меня старенькая.
Но они его не послушались, потому что капитан в долю вошел и
