– Да, сударь.
– Пойдемте со мной, я посвечу.
– Благодарю вас, вы очень добры, но мне не хотелось бы вам мешать.
– Не беспокойтесь, я должен искать для собственного спокойствия. Бедное дитя! Он возвращался обыкновенно вовремя, – продолжал старик, идя вдоль по улице, – а сегодня вечером меня будто что-то толкнуло. Я ждал его, было уже одиннадцать часов, жена узнала от соседки о несчастье. Я подождал еще часа два, надеясь, что он вернется. Однако, видя, что его все нет, я под) мал, что с моей стороны нечестно лечь в постель, не имея от него новостей.
– Мы идем к тем домам? – спросил молодой человек.
– Да, вы ведь сами сказали, что толпа должна была двигаться в ту сторону. Бедняжка несомненно побежал туда! Наивный провинциал, не знающий не только обычаев, но и парижских улиц… Может быть, он впервые оказался на площади Людовика Пятнадцатого.
– Моя сестра – тоже из провинции, сударь.
– Отвратительное зрелище! – пробормотал старик, отворачиваясь от сваленных в кучу трупов.
– А ведь именно здесь следовало бы искать, – заметил юноша, решительно поднося фонарь к нагроможденным одно на другое телам.
– Я не могу без содрогания на это смотреть. Я – обыкновенный человек, и разложение приводит меня в ужас.
– Мне этот ужас знаком, однако нынче вечером я научился его преодолевать. Смотрите, вот какой-то юноша, ему можно дать от шестнадцати до восемнадцати лет; должно быть, его задавили: я не вижу раны. Не его ли вы разыскиваете?
Старик сделал над собой усилие и подошел ближе.
– Нет, сударь, – ответил он, – мой моложе, черноволосый, бледнолицый.
– Да они все бледны сегодня вечером, – возразил Филипп.
– Смотрите, мы подошли к Гардмебль, – заметил старик, – вот следы борьбы: кровь на стенах, обрывки одежды на железных прутьях, на пиках решеток. Откровенно говоря, я просто не знаю, куда идти.
– Сюда, сюда, разумеется, – пробормотал Филипп.
– Сколько страдания!
– Боже мой!
– Что такое?
– Обрывок белого платья под трупами. Моя сестра была в белом платье. Дайте мне ваш фонарь, сударь, умоляю!
Филипп и вправду заметил и схватил клочок белой материи. Он бросил его, чтобы единственной здоровой рукой взяться за фонарь.
– Это обрывок женского платья, зажатый в руке молодого человека, – вскричал он, – белого платья, похожего на то, в каком была Андре. Андре! Андре!
Молодой человек заплакал навзрыд.
Старик подошел ближе.
– Это он! – всплеснув руками, воскликнул он. Восклицание привлекло внимание молодого человека.
– Жильбер?.. – крикнул Филипп.
– Вы знаете Жильбера, сударь?
– Так вы искали Жильбера? Эти два восклицания прозвучали одновременно. Старик схватил руку Жильбера: она была ледяной. Филипп расстегнул ему жилет, распахнул рубашку и прижал руку к его сердцу.
– Бедный Жильбер! – проговорил он.
– Мой дорогой мальчик! – вздохнул старик.
– Он дышит! Жив!.. Жив, говорят вам! – закричал Филипп.
– Вы так думаете?
– Я в этом уверен, у него есть пульс.
– Верно! – сказал старик. – На помощь! Помогите! Там есть хирург.
– Давайте спасать его сами, сударь. Я недавно просив помощи, но врач мне отказал.
– Он должен помочь моему мальчику! – в отчаянии воскликнул старик. – Он должен! Помогите мне, сударь, помогите мне донести туда Жильбера.
– У меня только одна рука, – отвечал Филипп, – но вы можете на нее рассчитывать, сударь.
– А я хоть и стар, но соберу все свои силы. Пойдемте! Старик схватил Жильбера за плечи, молодой человек зажал правой рукой его ноги, и они двинулись по направлению к группе людей, возглавляемых хирургом.
– На помощь! На помощь! – закричал старик.
– Сначала простые люди! – отвечал хирург, верный своему идеалу и уверенный в том, что, отвечая таким образом, он вызывает восхищенный шепот среди окружавших его людей.
– Я и несу простолюдина, – горячо подхватил старик, поддаваясь чувству всеобщего восхищения.
– Тогда после женщин, – продолжал хирург, – мужчины сильнее женщин и легче переносят боль.
– Простое кровопускание, сударь, – проговорил старик, – кровопускания будет довольно.
– А-а, это опять вы! – пропел хирург, заметив Филиппа и не видя старика.
Филипп промолчал. Старик решил, что эти слова обращены к нему.
– Я не господин, – ответил он, – я из народа; меня зовут Жан-Жак Руссо.
Врач удивленно вскрикнул и жестом приказал окружающим подвинуться.
– Пропустите! Уступите место певцу природы! Дайте место освободителю человечества! Место гражданину Женевы!
– Благодарю вас, – сказал старик, – спасибо!
– С вами случилось несчастье? – спросил молодой хирург.
– Нет, не со мной, а вот с этим несчастным ребенком, взгляните!
– Так вы тоже!.. – вскричал врач. – Вы, как и я, помогаете человечеству!
Взволнованный неожиданным триумфом, Руссо в ответ бормотал нечто нечленораздельное.
Филипп совершенно потерялся, оказавшись лицом к лицу с вызывавшим его восхищение философом, и отошел в сторону.
Старику помогли положить Жильбера на стол. Жильбер по-прежнему был без сознания.
Руссо бросил взгляд на того, к чьей помощи он взывал. Это был юноша примерно одних лет с Жильбером, но ни одна черта не напоминала о его молодости. Желтая кожа на лице сморщилась, как у старика, дряблые веки нависли над немигающими глазами, губы были обкусаны, словно в приступе эпилепсии.
Рукава были по локоть закатаны, руки забрызганы кровью, всюду вокруг него лежали груды человеческих конечностей. Он скорее напоминал палача за любимой работой, чем врача, исполнявшего скорбный, но святой долг.
Однако имя Руссо произвело на него столь сильное действие, что он на минуту отказался от своей обычной грубости: он осторожно вспорол Жильберу рукав, затянул руку жгутом и кольнул вену.
Кровь сначала вытекала по капле, а через несколько секунд молодая горячая струя ударила из вены.
– Можно считать, что он спасен, – сказал хирург, – но потребуется тщательный уход, ему сильно помяли грудь.
– Мне остается лишь поблагодарить вас, сударь, – проговорил Руссо, – и выразить восхищение не только тем, что вы отдаете предпочтение бедным, но и преданности, с какой вы им служите. Но не забывайте, что все люди – братья, – Даже благородные, даже аристократы, даже богачи? – спросил хирург, сверкнув проницательными глазами из-под тяжелых век.
