никогда не видел подобного. И как жаль, что он любуется этим видом в таких обстоятельствах... Без Аманды и Ридли. Эти мысли его и сподвигли к вопросу...
– Не бери в голову, – отмахнулся старик с утрированно, как виделось Джеку, энтузиазмом. – Эта клуша сеньорита Ридли не сиделка мне, чтобы ты знал, так, скорее докучливая девица из числа компаньонок, которых недобрые обстоятельства вынуждают прислуживать старикам вроде меня. Я, можно сказать, сделал доброе дело – и вот чем она мне отплачивает за это: гоняется по всей вилле со своими лекарствами, словно я умирающий лебедь.
– Так мне не о чем волноваться?
– Совершенно не о чем, мальчик мой. Совершенно.
– А мисс Ридли, расскажете, как она оказалась в поместье? Вы сказали, что сделали доброе дело...
– Ах, не думай, мой Джино, что этот дряхлый старик – рыцарь на белом коне, – улыбнулся Фальконе, – драконы нынче не те, чтобы скакать с опущенным низко забралом и копьем наперевес. Но деву в беде я все-таки спас... – Он уселся удобнее. – Должно быть, во мне взыграла сентиментальность. Или обычная вредность, тут как посмотреть. Но, знаешь ли, мальчик мой, графиня Брандолино такая дурная старуха, что стоило мне увидеть, как она помыкает бедным ребенком, своей компаньонкой, как во мне всколыхнулась шальная мыслишка, умыкнуть ее у старухи. Я подумал тогда, что если уж эта девица умеет вытерпеть старую курицу, то меня вытерпит и подавно... Я, знаешь ли, тоже не сахар, а доктор как раз подбирал мне сидел... компаньонку, – исправился он, – и я опасался, что ей окажется вяленая вобла с пресным лицом. Вот я и подсуетился...
– У вас доброе сердце, – искренне резюмировал Джек. И снова спросил: – Но вы знаете, что сподвигло мисс Ридли терпеть скверный характер графини?
Фальконе прищурил глаза и с интересом поглядел на лже-внука.
– Да ты никак заинтересовался моей сеньоритой? Не стара ли она для тебя? Какой бы приятной мисс Розалин ни была, она все-таки старая дева... Скажу по секрету, ей тридцать два.
У Джека вспыхнули уши, и он поспешил разуверить Фальконе в своих чувствах по отношению к компаньонке.
– Вы неверно истолковали мой интерес, – сказал он, – мной движет скорее банальное любопытство по отношению к своей соотечественнице, оказавшейся в столь затруднительных обстоятельствах, нежели нечто другое. К тому же, – добавил он второпях, – есть другой человек, занимающий мои мысли...
Старик, крайне заинтересовавшись, подался вперед.
– Так ты влюблен, мальчик мой! Кто эта счастливица? – Глаза его вспыхнули интересом.
Джек понял, что сказал лишнее, что не стоило заводить разговор об Аманде, сейчас, когда все его мысли и без того заняты ей, и он мог сболтнуть лишнее. Гамма эмоций, пробежавшая по его лицу, должно быть сказала Фальконе достаточно и без слов: он погладил рукой подбородок, прищурил глаза и сказал:
– Понимаю, ты еще не готов говорить о любви. Твое сердце разбито вашей разлукой... Бедный мой мальчик. Но, по крайне мере, я теперь понимаю причину этой печали в глазах. Как ее имя?
– Аманда.
– Красивое имя. Как и сама девушка, я уверен. – Фальконе вдруг сжал его руку, и молодой человек от неловкости, непривычности этого жеста ощутил комок в горле и желание убежать, прекратить разговор, болезненный для души. Слишком искренним было сочувствие собеседника, слишком явной забота и желание поддержать...
Он к подобному не привык.
К счастью, на том они и закончили прошлым днем: Фальконе сказал, что Джеку не помешает выспаться хорошенько, так как с утра пребудет портной, а после обеда – приглашенные гости.
Их, кстати, действительно оказалось, немного, как Фальконе и говорил, но даже пятеро итальянцев в довесок к уже имеющимся взбаламутили сонную жизнь виллы до основания.
Первыми прибыли Витторио и Селесте Мессина, давний друг Гаспаро Фальконе с женой. Мессина был еще моложавым, крупным мужчиной, рядом с которым его миниатюрная, маленькая жена смотрелась крошечной балериной, облаченной в наряд светской дамы.
Они в привычной итальянской манере восторженно познакомились с Джеком, охая и восклицая, поразились генам Фальконе, проявленным, несмотря ни на что (под этим, конечно, подразумевалась английская кровь его якобы отца), в его «миловидных» чертах и, наконец, ушли в свою комнату освежиться с дороги.
Следом за ними во двор въехала карета де Лука, племянниц хозяина дома. Они выпорхнули наружу, как два яркокрылых, почти невесомых, маленьких мотылька, не подвластных своим реальным годам.
– Дядя Гаспаро, какое счастье снова видеть тебя! – воскликнула первая из сестер, младшая, как позже выяснил Джек. – Эта радость искупает всё неудобство дороги, какой бы невыносимой она ни была. – И женщина смачно расцеловала старика в обе щеки.
И уже обратила было свой взгляд и на Джека – тот внутренне приготовился и к поцелуям, и к экзальтированному восторгу, непривычному англичанину, – но вторая сестра, Бьянка де Лука, оттянула внимание на себя.
– Бедного малыша Пеппино опять укачало в карете! – с недовольством проворчала она, опустив на дорожку толстого мопса с бантом на шее. Животное так и стояло, растопырив короткие ножки, и не двигалось с места, глядя на мир большими, выпученными глазами. – Вот, поглядите, он совсем обессилел, бедняжка! Всю дорогу ни крошки не съел.
– Он просто не голоден, – откликнулась Агостина де Лука. – Вспомни, что доктор говорил о диете: Пеппино не в меру упитан.
Ее сестра с искренним ужасом повторила:
– Диета?! Много ли понимает тот шарлатан? Посмотри на бедняжку, он еле стоит на ногах. – И женщина вынула из повязанной на руку сумки бисквит с апельсиновым джемом. Опять подхватила питомца на руки и сунула лакомство ему под нос... – Уу, какая вкуснятина, правда, Пеппино? – заискивающе вопросила она, но пес отвел морду. – Что, не нравится? – всполошилась хозяйка. – Но это твое любимое лакомство. Бедный мой песик! Вдруг он чем-нибудь заболел? Вдруг скончается от истощения? – поглядела она на присутствующих.
Ее сестра совершенно по-детски закатила глаза.
– Он скорее скончается от обжорства, – констатировала она. И велела: – Перестань сюсюкаться с глупым животным и поздоровайся с дядей... и нашим новым кузеном.
Женщина поглядела на Джека с Фальконе.
– Простите, дядя, но я ужасно волнуюсь за мальчика, – повинилась она, расцеловавшись со стариком. Мопса она так и держала в руках, казалось, не в силах расстаться с ним хоть на секунду... – И ты прости
