в себе решительно и гордился, что преуспел в этом.
Старейшина — Старый гурк — был преданным и исполнительным слугой, насколько может быть исполнительным и преданным азиат-наемник, которому аккуратно выплачивается отличное жалование по контракту. Собака привязана к хозяину, который ее кормит. Но если говорить о привязанности, то таковую Пир Карам-шах полностью исключал. В горах и в пустынях предаваться подобным чувствам неуместно. Старейшина гурков, храбрый, решительный, молниеносный в действиях, всегда оказывал хозяину неоценимые услуги, более того — и Пир Карам-шах не мог этого не признать — не один раз спас его от гибели. Но что ж! Слуга на то и слуга, чтобы охранять, оберегать господина.
Теперь же Пир Карам-шах все чаще чувствовал досадное недоумение. Чаще, чем прежде, приходилось оглядываться через плечо, не подстерегает ли его какая-нибудь случайность или даже опасность. Раньше рядом стоял Старый гурк. За безопасность своего хозяина он получал золотые соверены.
Сейчас Старый гурк, запеленутый в саван, совершал последнее путешествие по горным тропам Гималаев. А его господину приходилось все чаще поглядывать через плечо и все реже снимать ладонь с холодной, полированной рукоятки маузера. Гладкий, красный от горного ожога лоб вождя вождей рассекала вертикальная складочка — знак тревог и раздумий.
Впрочем, гурки остались. Гурки ходили за спиной, и так же, как и прежде, руки их лежали на прикладах отличных скорострельных винчестеров. Но остались гурки помоложе. Старики отпросились в Непал провожать к могиле своего старей-шину, а неопытные, молодые, известно, и стреляют хуже, и глаза у них смотрят не так зорко, и внимание их часто не там, где полагается быть вниманию слуг такого высокого и драгоценного господина, каким считался в горной стране вождь вождей. Он все чаще покрикивал на гурков, требуя от них повиновения и послушания.
Да, пожалеешь старейшину, достойного воина, бывало всегда готового за десяток желтеньких сражаться по приказу господина Пир Карам-шаха хоть со всем миром. Да, очень не хватало Старого гурка, который воевал еще в траншеях Ипра в войну четырнадцатого года, все испытал и «мог расчленить волосок на сто волосков». Но что же поделаешь? Старейшину гурков, многоопытного воина и преданного слугу, поджидала свежая раскрытая могила, а Пир Карам-шаху приходилось поглядывать все чаще и чаще, что там, за его спиной? Прислушиваться, не шепчутся ли молодые, с наглым огоньком в глазах, румянощекие гурки.
Вождь вождей не терялся и в более затруднительных обстоятельствах. Неуемная энергия его находила выход в бешеной деятельности. Всё шло по плану, всё удавалось, правда, с трудом, но удавалось. Его величество царь Мастуджа отложил в сторону свою печаль по Резван — не подобает мужчине печалиться по женщине, пусть даже родной дочери — и с довольной, скажем, угодливой, миной на дубленом козлином лице бегал по-мальчишески по двору, поторапливая шлепками своих жен-девчонок. Из кухни валили клубы дыма и распространяли далеко вокруг запахи жареного и вареного. Лошади стояли вечно в мыле, столько их гоняли по нелегким горным дорогам. Могучие, неповоротливые, лохматые яки-кутасы бродили во дворе. Им предстояло тащить полевые пушки, застрявшие далеко на юге на переправе. Ящики и вьюки всё прибывали и прибывали.
День и ночь в михманхане в камине пылали стволы горной арчи, обогревая замерзших, заледеневших, только что спустившихся с перевалов суетливых, лукавоглазых, непонятной национальности людей. Зябко грели они руки у огня, а рядом с очагом сушились их киргизские войлочные бело-черные шляпы, азербайджанские каракулевые шапки, монгольские меховые колпаки, каракалпакские шугурме, огромные белуджские чалмы, персидские куляхи, европейского фетра шляпы, нелепо выглядевшие в горных дебрях, гигантские текинские папахи, индусские белые, отнюдь не греющие голые черепа шапочки, офицерские военные, времен российской империи, фуражки. Тибет и Хорасан, Мазар-и-Шериф и Индия, Франция и Синцзян, Бухара и Анкара. Кто только в те дни не присылал своих курьеров в забытый богом и людьми Мастудж, чтобы воспользоваться гостеприимством его нищего, но весьма величественного царя. Гулам Шо мог быть доволен — его михманхана, его покосившийся, сложенный на горной глине из красных шершавых глыб дворец-сарай превратился в место весьма важных встреч.
Теперь в тронном зале часто совещались, и всегда на почетном месте восседал в высокой, с алмазным аграфом чалме, в расшитом золотом и шелком гильгитском кафтане красноликий, с рассеченным складкой забот лбом, худощавый, зеленоглазый, жестокий вождь вождей. Он избрал своим уделом «внушать и повелевать».
Его величество царь Гулам Шо не осмеливался даже присесть на свой трон. Он сидел почтительно на пятках позади Пир Карам-шаха и всё шептал ему что-то на ухо, а тот пощипывал свою реденькую «а ля принц Уэльский» бородку цвета соломы и поджимал узкие коричневатые губы. Он выглядел, несмотря на богатое одеяние, невзрачным и непредставительным, но все ощущали гнет его мощи и силы. Прямо за спиной его поднималась к потолку голая, задымленная, с выпячивающимися из грубой штукатурки камнями стена, неприглядная, но несокрушимая. И, глядя на нее, все видели другую, мощную, подавляющую все и вся стену, сложенную из золотых глыб, — стену империи. В глазах мельтешило и рябило, и начинало казаться, что у стены сидит не невзрачный, даже хилый по внешности человек, пыжащийся от натуги, чтобы казаться великим и могучим, а подлинный вождь вождей. А стоящие по бокам с винчестерами розовощекие два гурка выглядели ангелами-мстителями.
От вождя вождей сейчас зависело всё. С приходом солнечных дней тысячи рабочих муравьиными роями копошились на тропах, оврингах, перевалах. Целые горные кланы и племена втянуты были в строительство дорог, все вьючные средства были реквизированы — лошади, буйволы, яки-кутасы, ослы. Подростков и женщин плетьми выгнали из хижин перетаскивать ящики и мешки. Никого не осталось в селениях, даже в самых далеких ущельях. Пир Карам-шах отлично владел методом «кнута и пряника». Всем давал возможность заработать. Платил гроши, но и гроши производили в горной стране ошеломительное впечатление, потому что горцы никогда до сих пор не видели столько денег — мешки медных грошей.
Везли, тащили по оврингам, тропам, перевалам оружие, патроны, амуницию. Лихорадочно возводили хворостяные мосты, пробивали в скалах тропы, выравнивали подъемы на перевалы. Людей не хватало. Даже правители княжеств сами брались за черную работу и громоздили на свои спины бревна, камни, ветви. Не разгневать бы проклятых инглизов и, что греха таить, ссыпать бы в свою княжескую мошну еще несколько монет. Пир Карам-шах переворотил всю жизнь горной страны. Он был всемогущ. А всемогущий не просит, не уговаривает. Всемогущий повелевает и платит, когда ему повинуются, а когда не повинуются, тогда стреляют его ангелы мести и злодейства — гурки. Но однажды произошло невероятное. В один
