Было не так-то легко выудить что-нибудь о мистере Балтиморе у этих полупьяных людей. Его дом, расположенный по другую сторону леса, жители деревни обходили стороной. Более того, когда я попытался направить разговор в нужное мне русло, я тут же почувствовал, что они избегают даже говорить о нем, а мои вопросы — хотя я и старался задавать их как бы между прочим — снова возбудили их подозрительность. Но, в конце концов, просидев здесь целый час и угостив собеседников не одной кружкой пива, я получил более или менее вразумительное описание дороги к этому дому.
Я решил отправиться туда немедленно. Незадолго до того, как все начали расходиться по домам, я под предлогом естественной надобности пошел в туалет, вылез из него через окно и выскользнул из деревни. Пройдя несколько сот метров, я оглянулся: окна пивной были ярко освещены, но вокруг стояла кромешная темень.
Я захватил с собой фонарь, но пока не решался его зажечь: мне отнюдь не хотелось, чтобы моя ночная вылазка привлекла чье-либо внимание. Говард и без того мог очень быстро заметить мое отсутствие и сделать соответствующие выводы. Я не собирался подбрасывать ему дополнительные подсказки.
Я пробирался по узкой тропинке вдоль изгороди, в сторону буковой рощи. Мужчина, заплетающимся языком описавший мне дорогу, посоветовал не идти через луг, чтобы сократить несколько миль пути.
Через неполную сотню метров я подошел к заросшей вереском прогалине, над которой клубился туман. Я пошел по тропинке, бегущей параллельно изгороди в сторону леса. Только теперь я решился зажечь фонарь. Пока мне удавалось правильно ориентироваться на местности, и я надеялся, что так будет и впредь.
Ветер тихонько шевелил ветви деревьев, издававшие при этом звук, похожий на дыхание большого зверя. Свет лампы падал на туман пляшущими бликами и отражался от него, в результате чего свет скорее слепил меня, чем помогал находить дорогу.
От лампы практически не было никакого толку, и я уже подумывал погасить ее, но в конце концов не стал этого делать, понадеявшись, что в лесу туман развеется.
Но я ошибся. Чем ближе я подходил к деревьям, тем хуже становилась видимость. Белые клубы тумана, казалось, хватались за меня своими призрачными пальцами и пропитывали влагой мою одежду.
Ритмичный, какой-то неестественный шелест голых лиственных деревьев и темных елей усилился. Периодичность этого звука чем-то напоминала механическую монотонность маятника часов, а еще ритм ударов огромного сердца. Я почувствовал, что у меня, несмотря на холод, спина взмокла от пота.
Вновь и вновь раздавался этот неестественный звук в окружающей меня темноте. Он сначала отличался от ударов моего сердца, затем стал звучать синхронно с ними, и в конце концов замедлился.
Я невольно остановился, поднял лампу выше слоя клубившегося над самой землей густого тумана, доходившего мне до пупка, и всмотрелся в колышущуюся белую пелену. Но там ничего не было.
Во всяком случае, ничего не было видно.
Но, тем не менее, я почувствовал, что в темноте меня поджидает что-то огромное. Мое дыхание стало прерывистым, а рука, в которой я держал лампу, задрожала. Я уже начал спрашивать себя, какого черта я вообще сюда забрел.
Действительно ли меня тогда звала именно Присцилла? Или же это были некие темные силы, лишь использовавшие ее, чтобы заманить меня в ловушку?
Мои размышления ни к чему не привели. Я пытался сконцентрироваться на мыслях о Присцилле, но каждый раз, когда мне казалось, что я вот-вот все пойму, мое сознание искажалось потоком нахлынувших чувств.
Я вздохнул, закрыл глаза и попытался сбросить со своих мыслей завесу, скрывавшую от меня вот уже несколько дней суть происходящего. Что же это было — то нечто, затаившееся у меня внутри, готовое в любой момент вырваться наружу и обрушить волну насилия на все, что меня окружало?
И откуда взялась эта неожиданная антипатия к Говарду и Рольфу, а еще ощущение, что я должен с ними порвать?
Я не находил ответов на эти мучительные вопросы, хотя и чувствовал, что понимание вот-вот придет. За пределами моего сознания таилось глубоко запрятанное знание, до которого я просто никак не мог дотянуться — пока что не мог.
Тем не менее, я вновь и вновь пытался это сделать, максимально концентрируя свое внимание. В висках появилась тупая боль, и у меня возникло ощущение, что мой череп вот-вот треснет, однако я не прекращал своих попыток.
Я хотел и должен был выяснить правду. И я почувствовал, что у меня вроде бы кое-что начало получаться. На поверхности моего сознания что-то возникло — какая-то нечеткая мысль, и я пытался за нее ухватиться, чтобы понять все остальное.
Все это имело отношение к Андаре, моему отцу, а еще к Присцилле и ко мне самому, и это было…
Все закончилось.
Ниточка опять разорвалась, и я снова не смог понять то, что вот-вот уже должно было открыться мне.
Я вздохнул и попытался стряхнуть с себя страх перед тем, что таилось во мне. Было бессмысленно — да и опасно — заниматься метафизическими размышлениями. Я напряг все свои силы, чтобы ослабить давление, которое, казалось, сейчас разорвет мой череп на части.
Я вдруг вспомнил о Присциллле, об опасности, угрожавшей нам обоим, о том, что нам нужно найти друг друга. Эти мысли придали мне сил, и я сумел очнуться от оцепенения и открыть глаза.
Мне показалось, что туман надвигался на меня с какой-то злобностью и протягивал ко мне свои тонкие пальцы, словно пытаясь, как чудовище щупальцами, подтащить меня к себе.
Несмотря на влажность, у меня в горле пересохло. Я несколько раз глубоко вздохнул и медленно пошел к границе леса.
Что бы там, в лесу, меня ни ждало — оно не успокоится, пока я не приду, любая попытка ускользнуть была бы бессмысленной. Я это отчетливо понимал.
Под моими ногами шелестела мокрая листва. Я ее не видел, но даже сквозь свои грубые сапоги чувствовал упругий пружинистый ковер из листьев, покрывавший землю.
За последние минуты туман поднялся еще выше, но затем вдруг начал расступаться передо мной — медленно, нос целеустремленностью, свойственной лишь мыслящим существам.
Свет от моей лампы упал на узкую тропинку, убегающую вперед и исчезающую где-то в глубине леса, причем над самой тропинкой виднелись лишь отдельные клочья тумана, тогда как деревья по обе стороны от нее были буквально укутаны плотной белой завесой.
Я посмотрел вверх и увидел, что даже небо было скрыто туманом. Свободной оставалась лишь эта тропинка — своего рода туннель в тумане, ведущий к чему-то, ждавшему меня впереди. Это было похоже на приглашение. Более того, я воспринимал это как приказ, противиться которому было бесполезно.
Я больше не колебался. О Присциллле в тот момент я уже не думал, хотя именно мысли о ней и привели меня сюда. Вместо этого я полностью сконцентрировался на окружающей местности и попытался держать в поле зрения лес как справа, так и слева от меня, не отвлекаясь при этом от тропинки. Конечно же, мне это не очень хорошо удавалось.
