случае, выражать такую уверенность вслух было бы неосмотрительно. В медицинских журналах постоянно приводились случаи врачебных ошибок с пренеприятными последствиями для врачей. А с Джейком Уиксом связываться было опасно. Доктор Веббер, надо прямо сказать, струсил и объявил:
– Придется сделать рентгеновский снимок.
Джейк Уикс нашел, что это хорошая мысль.
– А что, если мы уложим его в кровать на сутки? – услужливо предложил доктор Веббер. – Пролежать сутки в постели тебе не повредит, Берт. А это даст возможность поставить правильный диагноз. Как вы находите?
И Джейк и Берт нашли, что это наилучший маневр при данных обстоятельствах. Берта уложили в мужской палате, а отец его отправился прямо в клуб и позвонил Геддону в отделение Союза, в Тайнкасл.
– Алло! Алло! – начал он осторожно. – Это Том Геддон? Говорит Джейк Уикс. Знаете, контролер в «Нептуне»? – С Геддоном Джейк разговаривал совсем другим тоном, чем с доктором Веббером.
– Ну, в чем дело? – донесся в телефон отрывистый голос Геддона. – И говорите покороче, пожалуйста. Не целый же день мне вас слушать. Что такое?
– Да я насчет моего парня, Берта, – начал Джейк весьма заискивающим тоном. – Тут дело идет о нападении и преследовании. Вы должны выслушать, Том.
Целых пять минут слушал его Геддон. Он сидел по другую сторону провода, прижав трубку к уху, и мрачно слушал, с ожесточением грызя ногти и сплевывая огрызки на лежавшую перед ним папку.
– Ладно, – сказал он, выслушав до конца. – Ладно, говорю! Я приеду.
Двумя часами позже, когда Артур поднялся из «Парадиза» наверх и, выйдя из клетки шел по двору, Геддон уже сидел в конторе, ожидая его. Увидев Геддона, Артур почувствовал удар в сердце. Он вдруг весь похолодел.
Геддон не встал с места и сидел с угрожающим видом, словно прирос к стулу. Он не начинал разговора.
Молчал с минуту и Артур. Он прошел в ванную, вымыл руки и лицо, затем вернулся, вытираясь, но видно было, что умывался он рассеянно, так как руки его оставляли на полотенце темные пятна. Он встал спиной к окну, продолжая вытирать руки. Нужно было что-то делать – это немного успокаивало нервы. Вытирая руки, он чувствовал себя увереннее. Пытаясь говорить небрежным тоном, спросил:
– Что случилось, Геддон?
Геддон взял со стола линейку и вертел ее в руках.
– Вы сами знаете, – ответил он.
– Вы пришли из-за Уикса, – сказал Артур. – Но я ничего сделать не могу. Я уволил его за дерзкое неподчинение правилам.
– Вот как?
– Его застали курящим внизу, в «Глобе». Вам известно, что там обнаружен гремучий газ. Я истратил массу денег на то, чтобы сделать этот рудник безопасным. Я не хочу, чтобы произошла новая катастрофа, ужаснее первой.
Геддон удобно скрестил ноги, все еще вертя линейку. Он не спешил, но в конце концов заговорил.
– Берт Уикс в больнице, – сказал он, обращаясь к линейке.
У Артура все внутри точно оборвалось. Ему чуть не стало дурно. Он перестал тереть руки полотенцем.
– В больнице?!
И затем, через минуту:
– А что с ним такое?
– Вам лучше знать.
– Я не знаю.
– Думаю, что у него сломана нога.
– Не верю я этому! – закричал Артур. – Я ему ничего не сделал. Мистер Гудспет был при этом. Он вам скажет, что это ерунда.
– Уиксу на завтра назначено просвечивание – тогда увидим, ерунда или нет. Это распоряжение доктора Веббера. Я только что из больницы.
Артур был очень бледен; у него ослабли ноги, пришлось присесть на подоконник. Он вспомнил, что Берт Уикс за дверью полетел на пол.
– Ради бога, Геддон, – сказал он тихо. – Скажите, к чему вы клоните?
Геддон положил линейку. Геддон не признавал никаких «нежностей» и «братской любви к ближнему». Ему, по роду его обязанностей, полагалось быть суровым и настойчивым, и он не намерен был отступать от своих обязанностей.
– Слушайте, Баррас, я буду говорить прямо. Вы сегодня вышли из себя и напали на рабочего. Не отпирайтесь. Не важно, что сделал этот человек. Но вы учинили над ним физическое насилие. Вы чуть не сломали ему ногу. А это дело серьезное. Тут уж возвращением на работу не отделаешься. Это – уголовное преступление. Не перебивайте меня! Я говорю от имени всех рабочих, которые еще остались на вашем проклятом руднике. И стоит мне поднять палец, как они все забастуют.
– А что даст им забастовка? – сказал Артур. – Им работа нужна, а не забастовка.
– Рабочие должны стоять друг за друга. Задев одного, вы задеваете всех. Не нравится мне этот рудник. Он у меня на примете с тех пор, как здесь произошло несчастье. Я не намерен допускать никаких глупостей.
От резкого тона Геддона у Артура упало сердце.
– Да знаете ли вы, сколько каторжного труда я вложил в этот рудник? – слабо запротестовал он. – Что вы затеваете?
– Вы это скоро узнаете, – отвечал Геддон. – Мы сегодня в шесть часов созываем собрание в клубе. Рабочие очень волнуются. Я вас только предупредить хотел. Теперь бесполезно что-нибудь предпринимать. Дело кончено. Вы попали в переделку. Да, в чертовски неприятную переделку!
Артур молчал. Он как-то обмяк весь, ему претили Геддон и угрозы Геддона. Эти угрозы входят в обязанности Геддона. Он старался его запугать, и, кажется, успешно. Но в глубине души Артуру не верилось, что Геддону удастся поднять рабочих: они слишком дорожат работой, чтобы решиться бастовать. Во всем районе царила страшная нужда, город кишел безработными. Те, кто еще работал, считались счастливцами.
Артур встал и сказал утомленно:
– Делайте как знаете. Я уверен, что вы не захотите вовлечь рабочих в беду.
Геддон тоже поднялся. Он привык, чтобы хозяева стучали кулаками по столу, рычали на него и требовали, чтобы он убирался к черту. Он привык к переругиванию, проклятиям, угрозам. Ему платили за то, чтобы он воевал, – и он воевал. Летаргия Артура вызвала что-то вроде жалости в его глазах.
– Я все сказал. О дальнейшем вы узнаете. – И с коротким поклоном вышел.
Артур стоял неподвижно. Он все еще держал в руках полотенце и теперь аккуратно сложил его, прошел в ванную и повесил на горячую трубу. Потом заметил, что полотенце не совсем чисто, снял его и бросил в пустую ванну.
Он переоделся в свой обычный костюм. Сегодня ему было не до ванны. Он все еще ощущал усталость, тупое безразличие, физическую слабость. Все представлялось нереальным. Собственное тело казалось ему чем-то невесомым. Он был очень впечатлителен и склонен остро все переживать, но когда впечатление переходило некоторый определенный предел, он становился нечувствителен. Такое именно оцепенение души он испытывал сейчас. Он вдруг увидел себя в небольшом четырехугольном зеркале,
