Парочка гномов сработала слаженно. Первый, вместо утерянной кисти заполучивший крепкий брус, держал «разящие кольца», методично подавая напарнику по одному. Второй — с впалыми от нехватки кожи щеками, но зато сохранивший обе верхние конечности и почти полный комплект пальцев— метал.
Тяжелые кольца отлетали в стороны, рикошетом отскакивали от камней, некоторые застревали в стволах. Но Квайлу хватило и одного, того, что с размаху перерезало его шею.
Оханье Кдрата и крики хомункулуса мертвый студент не услышал. Просто осел на землю, заливая траву своей кровью, прощально булькнул и перестал дышать. Перед погасшими глазами возник длинный тоннель, чем-то неуловимо похожий на гномье подземное сооружение. Разве что свет был не тусклый, точечный, а яркий до нестерпимости.
И почти моментально в груди словно взбесился маленький человечек с молоточком. Он колотил изнутри по грудной клетке и ребрам, пинал ногами желудок. Выкручивал и без того исстрадавшееся запястье правой руки.
«Черри, прекрати…» — Студент силился отогнать привязчивого хомункулуса, но тот упрямо продолжал мучить его тело.
Перед глазами поплыл серый туман, и сцепились в путаные узлы пучки травы, казавшиеся вырванными с корнем волосами неведомого лесного существа.
И снова загорелся.
Из частной коллекции начальника карантинной камеры
Восстановленные файлы памяти утилизированных «глаз», работавших в пригороде Тора, городе и графском замке
Местности, на которой резвится вышедший из-под контроля джинн, остается только посочувствовать. Если концентрированная сила, направляемая магом, страшная вещь, то та же сила, не управляемая никем, страшнее во сто крат. Оборвав черепицу с нескольких крыш и пугнув припозднившихся прохожих, к третьему дню гуляющий по приморской долине джинн вошел во вкус и начал даже проявлять нечто вроде чувства юмора.
К сожалению, пастух, смотрящий за отарой на Нижних Кожемяках, оказался начисто лишен способности оценивать затейливые шутки. Когда перед ним, жалобно блея, предстали обескураженные овцы, тряся выбритыми на боках призывами «не убий», паренек предпринял попытку самостоятельно достричь отару, убедился, что шерсть моментально отрастает снова, бросил посох и позорно бежал.
Кроме нанесения надписей на овечьи тушки, джинн развлекся посещением портовых питейных заведений, где мастерски изображал «зеленого человечка», классический симптом белой горячки. А затем занялся залихватскими полетами над отчаливающими кораблями с прощальным обрыванием всех парусов, заглядыванием в девичьи окна, а также множеством прочих крупных и мелких пакостей, упомянуть которые поштучно просто невозможно из-за их количества.
В нормальном городе тихо пересидели бы подобную ситуацию по домам, желательно в погребах, ан нет.
Уж не знаю, кому именно из городского правления пришла в голову гениальная мысль — для поднятия боевого духа провести отложенный турнир по тридилгу. Но джинн был именно тем горожанином, что совершенно не оценил задумку и высказал свое «фэ» доступным ему способом.
Уже на стадии сборки зрительских трибун начались проблемы. Так как обычно для этой работы использовалась одна и та же бригада и сборщики могли сложить брусы в правильном порядке, даже не открывая глаз, то странное поведение изученной до последней занозы конструкции было воспринято ими как личное оскорбление. Доски падали, ломались в самый неподходящий момент, терялись, крошились, выплевывали из себя гвозди. В итоге бригада все же сколотила все, что надо, установила ворота, облегченно выматерилась и была вознаграждена редким по красоте зрелищем: трибуны эффектно рушились без видимого внешнего воздействия, как карточные домики.
Плюнув, рабочие удалились, возбужденно галдя.
Джинн удовлетворенно улыбнулся и, вильнув туманным хвостом, умёлся куда-то в сторону моря.
Прежде чем вновь присоединиться к нашему сборищу мнимых и истинных наследников, я посадил поломанную капсулу на крышу и сам сел рядышком, на парапет.
Сверху было видно, что цыганский табор спешно покидает замок, собирая пожитки на самодельные возки. Учитывая тот факт, что после проживания в графских хоромах количество скарба выросло минимум в десять раз, им приходилось тщательно утрамбовывать груз. Но вот последний тюк пристроен в углу, и вереница босоногих «родственников» графа чинно двинулась к порту.
Как крысы, что бегут с тонущего корабля.
А уж в том, что наш корабль тонет, можно не сомневаться.
Несмотря на то, что в животе было пусто, есть не хотелось. Даже вопли Третьего не трогали. Меня скрутил острый приступ фатализма — чисто профессиональное заболевание, свойственное многим полевым работникам.
Ладони чесались, мышцы ныли. Хотелось кинуть кости или разложить карточную колоду Лысого Кона — что выпадет? Не соблаговолит ли судьба поделиться своими потрясающе затейливыми планами? Выписано ли оно уже, наше ближайшее будущее? В голову упрямо лезли варианты новой реальности применительно ко мне лично: туда пойдешь — ничего не найдешь, сюда пойдешь — найдешь приключения на свою голову, вокруг обойдешь — горько пожалеешь, никуда не пойдешь — еще хуже будет…
Именно в таких случаях незаменимы друзья. Особенно ценен сильный друг, способный оторвать сопротивляющуюся тушку от места, где она страдает, и транспортировать к месту, где она страдать перестанет. Потому что, как выяснилось, качественный удар по рогам выбивает из головы все лишнее.
— Ты что! Больно же!
— Прости, не рассчитал, — покаянно согласился Третий, подхватывая меня под мышки.
По возвращении в замок нас ожидала рассерженная до кончика хвоста Вторая. По комнате парили ободранные страусиные перья. На диване восседали два морока-дубликата, выглядящие так, словно их долго били грязными сапогами, а потом утопили в ближайшем болоте.
— Что случилось? — коротко спросил я. — Постарайся без излишних подробностей, ибо мы и так переполнены новыми впечатлениями до критической отметки. Даже куратор до того перевозбудился, что у него в голове закоротило микросхему, в связи с чем нами теперь временно управляет особь со скрипучим голосом и полным отсутствием чувства юмора. Начни с главного: что с дубликатами?
— Это не главное! — огрызнулась чертовка.
— Не скажи! — тут же возразил толстяк, с возмущением пропихивая кулак в огромную прореху на кафтане своей копии и извлекая оттуда дамскую подвязку, отломанную сабельную рукоятку с гравировкой «Квыч» и горсть птичьего помета. — Кто посмел меня… То есть не меня, конечно, а его… но ведь для всех он… это и есть я!
— Вот это речь! — похвалил я напарника, накладывая на затылок своего дубликата ладонь и нащупывая рычаг памяти. — Что с тобой сотворили, малыш? Расскажи папочке, не стесняйся!
— Он-то не постесняется! — зло хохотнула Вторая. — Ни он, ни сосед! Лишь бы у блудных папаш уши не завяли!
