– Какая разница, сейчас узнаешь, – пообещал Малой. – Как-то на пиру у пана Ежи Мнишека князь Михай в кости проиграл все, что в кармане было, и попросил меня деньжонок принести. Я пошел и тут какой-то шляхтич из чужих, наши б не посмели, дал мне пинка под зад, мол, шевелись, казачье быдло. Я, понятно дело, в морду его двинул, драка завязалась. Скорей всего, меня католики забили бы, но вновь Замойский спас. Негоже, говорит, панам, как мужикам, кулаками драться. На двор ступайте да сразитесь в честном поединке. Слуга мой тоже не простых кровей, в казаки убежал от кары царской. Ну, это он уже приврал для пущей важности. Одним словом, вышли мы из замка всей гурьбой и начал я с поляками рубиться. Первого-то сразу зарубил, но тут дружки его вступаться начали. Поединок вроде бы и честный, разом все не нападают, но я один, а противники меняются. Когда до пятого дошло, чую, плохо дело. Рука поранена и напрочь занемела. Пришлось в другую руку саблю взять. Я же левою почти как правою могу рубиться, – похвалился Сашка.
Как был хвастун, таким же и остался, улыбнулся Княжич, но смолчал, а увлеченный своим рассказом Маленький, даже не заметив насмешки друга, продолжил:
– С горем пополам убил и пятого, хотя он, вражий сын, мне едва кишки не выпустил. Когда поляки увидали, как я одной левой с ним расправился, пыл у них изрядно поугас. Тут еще хозяин начал сетовать, дескать, хватит, мой дом не место для побоища. Ну, думаю, пронесло, вновь судьба мне улыбнулась. Пронести-то пронесло, однако не совсем. Пан Мнишек неспроста вмешался, эта сволочь просто так ничего не делает. Приглянулся я ему и предложил он князю Мишке за меня большие деньги. Тот родовит был, но не очень-то богат, да еще и проигрался в пух и прах. В общем, перешел я в услужение к воеводе Еже Мнишику.
– На кой черт ты ему сдался? – удивился Княжич.
– Я сам его об этом же спросил. Он и говорит – мне для жены да дочерей телохранитель нужен, лихой, но с виду неказистый. А дочерей у пана оказалось целых пять да все с великим гонором, кроме Марины, теперь уж у меня совсем другая жизнь настала, с девками-то не поездишь на пирушки.
– Чем Марина от других сестер-то отличалась, – полюбопытствовал Иван.
– Маринка с детства шибко бойкая была и вовсе не спесивая, однако с нею тоже нелегко пришлось, она меня учить себя заставила.
– Чему? – блудливо усмехнулся Княжич.
– Всему. И стрелять, и саблею рубить, а заодно и остальному прочему, – шаловливо подмигнул ему Маленький. – Пять лет я эдакой житухи выдержал и уже собрался было деру дать, но тут царевич Дмитрий в нашем доме появился, Мнишек сам его привел, решил царевым тестем стать. Это ж он, паскуда, свел Маринку с самозванцем. Когда тот начал войско набирать, я к нему и напросился. Хозяин малость поартачился, но отпустил. Ну а дальше покатилось, понеслось. Погулял я по матушке-Руси. Даже на Москве бывал при первом Дмитрии. Там-то про тебя и разузнал.
– От кого, ежели не секрет? – вновь поинтересовался Княжич.
– Да как-то раз зашел в кабак, разговорился с тамошним ярыжкой.
– С Тишкой, что ли?
– С ним, – кивнул Малой.
– Он-то мне и рассказал про все – про любовь твою, про то, как ты царя едва не застрелил, а тот тебя казнить не стал, лишь с глаз долой в Сибирь отправил.
Заметив, что Иван изрядно опечалился при упоминании о делах давно минувших дней, Маленький решил приободрить друга.
– Ты мне лучше расскажи, как там наши поживают. Тихон сказывал, что за тобой в Сибирь многие хоперцы подались.
– Подались многие, да мало кто вернулся. Кольцо с Митяем, Лихарь и другие навек в ее снегах остались. Из тебе знакомых казаков один Лунь уцелел, – тяжело вздохнув, поведал Княжич и спросил: – Что дальше-то с тобою было?
– Что было дальше, сам прекрасно знаешь, – печально улыбнулся Сашка. – После того, как растерзали самозванца на Москве, смута началась. И кому мне только не пришлось служить. Дольше всех я у Болотникова50 задержался. Иван Исаевич за волю для всего народа воевал. Хотя, по правде говоря, я в его задумку никогда не верил.
– Это почему? – вмешался в их беседу до сих пор молчавший Межаков.
– А потому. Не каждый может вольным быть, и далеко не всякий хочет. Оно, конечно, под хозяином несладко жить, но много проще, уж ты поверь, я сам почти пятнадцать лет холопом был, – заверил Сашка. Хлебнув вина, Малой продолжил: – Когда Шуйский обложил нас в Туле, да еще водою затопил, я ни в какую не хотел сдаваться, но Болотников поверил Ваське-супостату, за что и поплатился головой, а я опять попал в полон, на сей раз к русским, к православным христианам. Эти цацкаться со мной не стали, казнить хотели, но судьба меня хранила, сумел сбежать. Скитался по лесам с разбойничками, и тут опять царевич Дмитрий объявился. Я, конечно, понимал, что этот тоже самозванец, но все одно поехал в Тушино, а там к Заруцкому пристал. Потом и нового Лжедмитрия убили, Марину с сыном Иван Мартынович к рукам прибрал. Та, как увидела меня, аж прослезилась, и все вернулось на круги своя. Я ведь даже под Москвою не был, Заруцкий повелел мне здесь остаться царицу охранять. Вот такие-то дела, Иван Андреевич, не шибко складной оказалась жизнь моя, – пожаловался Сашка, закончив свой рассказ.
– Ну, как сказать, – не согласился Княжич. – Ты в чужих странах побывал, повидал изрядно, смерти заглянул в глаза не раз, а все же жив остался. Не это ли и есть казачье счастье.
– Может быть, – пожал плечами Маленький.
– Ладно, хватит горевать, пойдем к твоей царице, посмотрим, что она за птица, – встав из-за стола, позвал Иван.
– Это верно, птица, но какая, я и сам не понял до сих пор – Жар-птица или черная ворона, – задумчиво промолвил Сашка и ухватил Ивана за рукав. – Не надо, не ходи к Марине.
– С чего бы это? – не на шутку удивился Княжич.
– Да потому, что она редкостная сука, к тому же спорченная напрочь.
– А вот это меня вовсе не волнует, я жениться-то на ней не собираюсь, – усмехнулся атаман.
– Да не про то я говорю, – запальчиво воскликнул Сашка. – Маринку власть испортила. Она же впрямь была царицею, в кремле жила, пред ней бояре на карачках ползали, а такое позабыть нельзя. Другая, может, покорилась бы судьбе своей, но Марина донельзя отчаянная. Эта никого, даже себя не пощадит, чтобы вернуть утраченное. Она, когда заводишь речь про то, чтоб в Польшу возвратиться, в неистовство впадает. Да и что ей делать в этой Польше, жить в приживалках у отца, который пожадней жида любого.
– Вот видишь, выходит, можно женщину понять, – вновь усмехнулся Княжич.
– Понять кого угодно можно, даже змею, которая тебя ужалить норовит, – заверил Маленький.
Иван задумался, но ненадолго, он просто вспомнил, что когда-то нечто в этом роде говорил ему Ермак.
