— Вам страшно? — спросила Аэша Ли.
— Да, — Бет не находила в себе силы соврать.
— А почему? — брови женщины-синоби снова выгнулись, как кошки. Казалось, она от души удивляется тому, что кто-то может страшиться этого места.
— Мне кажется, что я зайду — и не выйду, — призналась Бет.
— О, нет, вы зайдете и выйдете. И если сделаете все правильно, выведете еще одного человека, — лифт остановился. Очередной коридор, где неподвижно, как чучела, стояли очередные два морлока — одинаковые лица без выражений, одинаковые позы: ноги на ширине плеч, руки, сжатые в кулаки — у бедер; грозно торчат вперед когти… Бет уже давно отвыкла видеть в них подобие Рэя, почти поверила в то, что Рэй — очень особенный, на их морлочий лад, может быть, и вправду сумасшедший…
— Слушайте меня внимательно. Ваша задача — уговорить его признать вендетту с домом Рива. Это — его единственный шанс, ничто другое не даст Рихарду и государю Керету возможность сохранить лицо. Если он откажется, его смерть будет ужасной… Знаете, что необходимо сделать с убийцей на похоронах убитого, чтобы дух успокоился?
У Бет стало кисло во рту и она помотала головой. Аэша Ли почему-то улыбнулась вместо того, чтобы дать прямой ответ, и, свернув в какую-то комнаты, поманила Бет рукой:
— Сюда, сеу Эльза.
Комната была чьим-то кабинетом. Аэша Ли открыла ящик стола и достала оттуда черный маркер — по ее уверенным действиям Бет поняла, что это кабинет самой Ли.
— Подойдите ко мне, — попросила женщина-синоби. Бет подошла, как кролик к удаву.
Ли активировала маркер и нарисовала прямо у Бет на груди цепочку иероглифов. Эти знаки можно было бы принять за изысканный узор на теле, которых Бет сегодня насмотрелась в изобилии — вавилонские дамы часто украшали себя рисунками или даже татуировками. Надпись начиналась где-то под впадинкой между ключицами и сбегала вниз, к ложбинке между грудями.
— Что это значит? — спросила Бет, тронув пальцем мгновенно высохший краситель.
— Покажите это ему, — вместо ответа сказала Ли. — Это… выглядит убедительно.
Бет покраснела. Сегодня по случаю торжества Лорел уговорила ее надеть модное платье, совсем обнажающее грудь. Бет и хотелось и кололось надеть такое платье, в конце концов она согласилась, добавив к ансамблю большой шелковый шарф. В начале церемонии все было ничего, потому что поверх платья на ней были глухие золототканые церемониальные одежды (тяжеленные как сто чертей — восемь килограмм одной канители из аморфного золота), а на прогулке с любованием Волной она поняла, что шарфик слишком тонок. Будущий муж при каждом случае запускал под этот шарфик оба глаза, но во взгляде его не было похоти, а было почти такое же невинное любование, как и любование Волной, поэтому Бет скоро перестала стесняться; кроме того, прочие дамы, кому фигура позволяла, носили такие же платьях вовсе безо всяких шарфиков — и Бет расхрабрилась окончательно.
А теперь нелепость и бесстыдство этого наряда снова стали очевидны: Дик сидит в камере, избитый и залитый своей и чужой кровью, а она является к нему, сверкая сиськами, с какой-то дурацкой надписью прямо между ними…
— Почему вы не говорите ясно? — разозлилась Бет — Вам нравится мучить меня загадками?
— Нисколько, — покачала головой Ли. — Но чем больше вы боитесь, тем вернее ваш страх передастся ему. Рисуйте в своем воображении самые ужасные картины — уверяю вас, вы не слишком сильно ошибетесь. Последний убийца тайсёгуна был разрезан по суставам и длилось это двое суток. На церемонию похорон принесли живое тело без рук и без ног — то, что на одном из древних наречий называлось «хеймнар». Вас тошнит? Туалет вон там.
— Ничего, я… справлюсь, — выдавила из себя Бет.
— Как знаете. Было бы жаль испачкать такое милое платье.
— К-куда мне нужно идти?
— Я провожу вас. В камеру не войду. Вам будет предоставлено полное уединение.
«И на том спасибо», — Бет сжала кулаки.
— Думаю, вы не очень погрешите против правды, если будете обещать ему… все, что сможете обещать, в случае если он согласится работать на нас. Влечение — мощный стимул, а Керет может когда-нибудь и разрешить вам М-брак…
— М-брак? — изумилась Бет.
— Конечно, только после того, как вы родите Керету наследников. Если он охладеет к вам, он может отставить вас от двора, и вы получите право взять официального фаворита. Это называется М-браком, младшм браком. Дети от него не наследуют. Впрочем, эта подробность несущественна. Открыть дверь.
Последняя фраза была брошена боевому морлоку, стоящему на страже. Он отсалютовал по-морлочьи, с гулом стукнув себя кулаком в грудь, а потом набрал код двери — и толстая стальная переборка поднялась.
* * *
От удара Шнайдера Дик не потерял сознания, а просто разом ослабел, и в глазах помутилось. Он прекрасно помнил, как морлок нес его под мышкой, словно щенка, спускался на лифте, долго шлепал по коридорам, а потом высокочастотным скальпелем разрезал самозатягивающиеся веревки и швырнул Дика на пол камеры. Там юноша и пролежал несколько минут, пока не восстановилось кровообращение.
Потом он кое-как поднялся и обнаружил, что весь липкий от чужой крови, а руки скованы впереди наручниками, соединенными цепочкой примерно в фут длиной. В камере был кран с водой и сток в полу — Дик постарался, как смог, отмыться, а потом оставил косодэ сушиться прямо на себе, а хакама расправил на лежанке. Если уж завтра ему назначены суд и казнь, надо прийти туда чистым.
Пояс у него, как видно, отобрали — поэтому косодэ пришлось, запахнув, придерживать руками. Нижнего белья ему Моро не дал, и Дик не очень об этом жалел — оно пропиталось бы кровищей так, что не отмоешь, а снять его не давали бы наручники. Дик сидел на лежанке, скрестив ноги, и сначала вообще ни о чем не думал, а только снова и снова переживал момент убийства, словно кто-то прокручивал запись в его голове.
Это была не первая кровь, пролитая им, но за смерть юного рейдера совесть его ни капли не мучила: то была честная драка, и один в ней проиграл. Здесь же было иное. Когда Джориан сказал, что леди Констанс умерла, и Джек, и лорд Гус тоже умерли, — весь партизанский отряд Дика разом исчез, снова собравшись в одного человека, и у этого человека в груди было так пусто, что окружающий воздух раздавил бы его, если бы это пустое место не наполнилось огнем, который требовал выхода. Безладная, хаотическая мозаика лиц, вещей, слов и красок вдруг сложилась в четкий узор, а узор обрел смысл и смысл этот гласил: СЕЙЧАС!
Он увидел орриу Майлза на поясе Джориана, золотоволосую красавицу в нескромном платье, открывающем грудь, услышал слова «цукино-сёгун» и вспомнил, что это та самая, для которой Моро добывал Бет. Теперь он ясно видел в ее чертах сходство с чертами Бет, и болезненное озарение снизошло на него: эта женщина хочет пожрать свою плоть и кровь, а может быть — и уже пожрала… Но нет, ее тело не было телом Бет, она была зрелой, даже перезревающей женщиной… Значит, еще не поздно, и меч Майлза здесь не просто так, и одежда сохэя, в которую Моро нарядил его для очередного издевательства — тоже. Дик понял, что пришло время умирать и что Господь смотрит сейчас прямо на него… И на все понадобилось очень мало времени — словно Бог приостановил для него счет секунд, как останавливал Солнце для Навина. Дик не рассчитывал удара и не думал о том, как проведет его — он видел удар, как бы уже свершившимся; мысль, намерение и действие слились воедино раньше, чем Джориан закончил свой треп, и его последняя фраза была последним знаком в этом «мене, текел, упарсин». Рейдер сказал: «Я сам так плакал — думал, не переживу…» — и это нечаянное пророчество (и Саул во пророках![47]) породило в груди юноши давно забытую дрожь — смех. Смеясь, он мгновенно и ловко сдернул с пояса Джориана орриу и ударил пирата в мягкое брюхо, рванул лезвие вверх, а после — с разворотом выбросил вперед. Он знал, что не промахнется, потому что в своем видении не промахнулся. Лезвие сразило обеих — рабыню-телохранительницу и госпожу; Дик ощутил несколько тупых и сильных ударов, но довел прием до конца: пустил по лезвию «волну», одновременно рванув его назад. Для верности, чтобы не помогла уже никакая реанимация, нужно было отрубить той женщине голову, но этого он сделать уже не мог — что-то не пускало руки и ноги, Дик упал спутанный, как куколка, тонкими черными шнурами, и когда он резал их, используя ничтожную свободу своей правой руки, они срастались, как живые.
