— Нет, все-таки неспроста наши с вами пути сегодня пересеклись, причем в самом буквальном смысле, — сказал старик. — Я ведь собрался в Лондон по делам, имеющим непосредственное отношение к тому, что происходит у вас дома.
Ну конечно! Он так и знал! Полиция оправдала его сына или, по крайней мере, сняла с него обвинение в убийстве этого типа, который сидел у них в столовой, ноги врастопырку, и торговал какими-то там сиськодавилками, но тень сомнения продолжала терзать мистера Паникера. Подозрения полиции по поводу Реджи были для викария позором, как, впрочем, и все, что так или иначе имело отношение к его сыну, но тут подозрения усугублялись внутренним ощущением того, что зверское убийство Ричарда Шейна на выезде из дома в общих чертах и в деталях повторяло самые мрачные картины, нарисованные его воображением. Визит инспектора Беллоуза на прошлой неделе, несмотря на крайнюю обтекаемость вопросов, которые он задавал, не оставлял ни малейших сомнений в истинной подоплеке его прихода. Он, Кумбхампойка Томас Паникер собственной персоной, поборник и живой пример крепости в вере и любви к Господу, самым недвусмысленным образом подозревался в убийстве на почве ревности. И при этом он не мог отрицать, что желание сделать нечто подобное — его доходившая до дрожи ярость, когда любое слово Шейна рождало на лице его супруги — не чудо ли! — улыбку, — проникало ему в сердце как ядовитый газ и растравляло и без того израненную душу его сына, Паникера-младшего.
— Я… мне казалось… Реджи… но в полиции сказали…
До него вдруг дошло, что все эти разговоры о путях, которые «сегодня пересеклись», — полная чушь. Подозрения полиции никуда не делись, вот они и подрядили себе на службу эту живую легенду, а может, старый маразматик настолько выжил из ума, что сам им навязался.
— Скажите, — произнес старик, и обвинительные ноты в его голосе подтвердили худшие опасения викария, — не появлялись ли в последнее время в вашем доме посторонние? Может быть, вы сами кого-то видели или что-то знаете?
— Посторонние? Но…
— Меня интересует человек, который приезжал из Лондона. Он, вероятно, в возрасте, его фамилия Блэк. Возможно, еврей.
— Это не тот, что занимается редкими птицами? — спросил викарий. — У Реджи в кармане нашли его визитную карточку?
— У меня есть все основания полагать, что на днях этот человек приезжал к вашему юному постояльцу, Линусу Штайнману.
— К Линусу? Но, позвольте, к нему же никто не приезжает, кроме Мартина Кэлба. По крайней мере, я…
— Я с самого начала был убежден, что господин Блэк прекрасно осведомлен о существовании Бруно и о его удивительных способностях. Недавняя попытка выйти на Линуса напрямую лишний раз подтверждает, что ни с одним из подозреваемых связи у него не было и об исчезновении попугая он ничего не знал. Хотя, может быть, напротив, он что-то узнал и заметался, потому и приехал к мальчику тайком, в надежде либо договориться о продаже птицы, либо похитить ее. В любом случае я намерен задать Джозефу Блэку несколько весьма конкретных вопросов, поэтому мне надо на Клаб-роу, иначе, боюсь, мне никогда не напасть на след Бруно.
— Ах, Бруно, — машинально повторил мистер Паникер.
Он сбавил ход, потому что машина доехала до Восточного Гринстеда. Полиция установила там контрольно-пропускной пункт, перед которым уже образовалась порядочная пробка. Значит, и в самом деле идет переброска войск, раз введены дополнительные меры безопасности. Старик был прав.
— То есть вы хотите найти попугая?
Старец воззрился на викария, высоко подняв брови, отчего на его лице появилось выражение не то сожаления, не то укоризны.
— А вы, значит, не хотите? Мне казалось, что всякий, кому вверена опека над мальчиком, рассматривал бы исчезновение столь дорогого ему и во всех отношениях замечательного существа как…
— Конечно, конечно, мы все очень… Нет, правда… Мальчуган места себе не находит…
На самом же деле за четырнадцать дней, прошедших после исчезновения попугая, Бруно фигурировал в мыслях мистера Паникера лишь дважды и, скорее, как некий отголосок насилия и кровопролития, возмездия за оскорбленные супружеские чувства и расплаты за поруганную честь, потому что именно это грезилось викарию в то недолгое время, когда треклятый Шейн был его постояльцем. Мистер Паникер конечно же был уверен, что Бруно мертв и что умер он смертью страшной и жестокой. В природе серые жако обитают в джунглях Экваториальной Африки; эти сведения викарий почерпнул из тома энциклопедии «Британника» под литерой «П», когда смотрел статью о попугаях, но Бруно родился и вырос в неволе, он был совершенно ручным. Вне дома, да еще в руках какого-нибудь хулиганья он был обречен. Воображение рисовало мистеру Паникеру голову попугая с черными каплями глаз, болтающуюся на свернутой шее. Он представлял себе дохлую полуощипанную птицу где-нибудь на помойке или в сточной канаве, видел, как ее рвут на части куницы и хорьки, видел трупик, запутавшийся в телеграфных проводах. Жестокость этих картин оказалась для мистера Паникера полной неожиданностью, поскольку Бруно, в отличие от покойного Дика Шейна, коему воображение викария уготовило ту же участь, ему всегда нравился. В сутолоке полицейского расследования, в мутной волне досужих сплетен, в окончательной черте, подведенной под силлогизмом длиною в жизнь — силлогизмом его несчастливого брака с Джинни Столлард, — эти сочащиеся кровью картины надругательства над попугаем были тем единственным контекстом, в котором исчезнувшая птица возникала в сознании викария. И вот сейчас в первый раз (причем жгучий стыд, который он при этом ощущал, терзал и грыз его мучительнее, чем все, что он когда-либо испытывал по поводу своей несложившейся карьеры, семейной жизни или недостойного поведения сына) он задумался о чувствах несчастного ребенка, потерявшего единственного друга. Мысли викария были под стать Линусу Штайнману, маленькому, тщедушному, бессловесному мальчугану с сухими глазами.
— Но, учитывая хлопоты последних дней, — пришел ему на помощь старик, продолжая: — и, кроме того, ваши обязанности пастыря…
— Нет, нет, — быстро ответил викарий.
Он чувствовал, что хмель и ярость выветрились, а душу переполняет абсолютно неуместное в данных обстоятельствах чувство благодарности.
Они доползли до КПП. К машине с обеих сторон подошли полицейские в форме. Мистер Паникер опустил стекло. Как всегда, для этого пришлось пару раз надавить ладонью на верхний край.
— Доброе утро, сэр. Уточните, пожалуйста, цель поездки.
— Цель поездки? — растерянно переспросил викарий.
Он бросил беспомощный взгляд на старика, который смотрел на него с непоколебимым насмешливым безразличием.
— Ах, да, конечно, — произнес мистер Паникер. — Цель поездки. Разумеется. Цель поездки — э-э-э, попугай. Он пропал, и нам нужно его найти.
Жена викария, в прискорбном соответствии со своей фамилией по мужу, страдала гефирофобией, то есть панически боялась мостов. Когда автомобилю, автобусу или поезду, в котором она ехала, преграждала путь река, миссис Паникер вжималась в кресло и плотно зажмуривала глаза. Она дышала прерывисто, с присвистом и едва слышно стонала, стараясь не шевелиться, поскольку малейшее движение могло заставить содержимое переполненной чаши страха, которую стискивали ее руки, выплеснуться наружу.
