— Дня четыре назад. Да, Саш? — сказала Катя.
— Да, — кивнул Саша.
— Господи! — Женщина, чуть не сметя снедь с камня, одним, кажется, прыжком преодолела разделявшее их расстояние и бросилась на шею оторопевшей Кате.
— Господи, господи, — разрыдалась эта Марина Дмитриевна в шинели, очень напоминая собой фронтовую медсестру из патриотического кинофильма. — Господи, четыре дня, четыре дня… А тут… тут… три… года!
— Вы что, три года отсюда выбраться не можете? — спросила ее Катя и похолодела, примерив на себя такой срок.
— Три года, три года, три года… — заладила Марина Дмитриевна. — Три года, три года, три года, три года…
Подошел чеховобородый и, обняв ее за плечи, увел на место, пробормотав Кате извинение.
— Туристы, настоящие туристы, — потер ладонями лысый Владилен. — Да вы присаживайтесь.
Когда странность наваливается на странность, нелепое приключение лезет на еще более нелепое, этот глицериновый туннель с электрическим светом, эти часы, произвольно показывающие время, то сознание легко отбрасывает весь сумасшедший антураж и вырабатывает гормоны радости для нуждающегося в них организма. Ну до чего хорошо встретиться в безлюдном месте двум туристическим группам и обменяться новостями. И неважно, что над ними было уже, может быть, метров сто русской земной коры. И никто из новоприбывших сразу не понял — как и зачем эти четыре человека из поколения их родителей три года проторчали в пещере.
Владилен, попросивший называть себя просто Владиком, засуетился в гостеприимстве.
— Размещайтесь, товарищи. Голодные, наверное? Вот у нас тушеночки немного, галеты… Выпить есть, Коньячок армянский. Знаете, какого года? Ого-го! Ой, извините, а вы алкоголь употребляете? Да?
— Спасибо, спасибо, — сказал Василий, снимая с плеч все еще туго набитый рюкзак. — У нас тоже есть кое-что. Можно и горяченького покушать. Мы давно горяченького не ели.
— Горяченького! — воскликнул чеховобородый, представившийся, как Константин Владимирович. — Ой, весьма недурственно.
— У нас примус есть, — сказал Василий, — вот только водички маловато, а то супцу бы побольше забухали.
— Да тут рядом Лета, — сказал Константин Владимирович.
— Чего?
— Лета, река подземная. Вода в ней, правда, не ахти, но ежели прокипятить… Шурик, — обратился он к самому молодому из своей компании, принеси воды… А или действительно сходи с товарищем.
Равиль взял канистру и отправился вслед за Шуриком, поведшим его довольно уверенно. Шурик уважительно покачал головой, глядя на модную красную каску Равиля с мощным шахтерским фонарем, Равиль тоже сделал уважительный жест плечами, увидев в руках у Шурика плоский фонарик допотопного образца.
Пока в котелке грелась вода, Катя вытащила из рюкзака два французских пакетика с суповым концентратом вызвавших удивленное «О!» пещерных старожилов.
— Откуда ж такие кеды красивые? — указал Владик на Катины кроссовки.
— С Тушинского рынка.
— Неужели американские?
— Да нет, Тайвань.
— Ну-у!
— Какой у вас рюкзак отменный! — был сражен Константин Владимирович рюкзаком Рябченко.
Но прежде, чем удивление приняло трагические масштабы, было найдено спасительное сознательное решение выпить. Во фляжке, стоявшей на камне, коньяку оказалось совсем немного. Поэтому Владик Фадеев полез в свой вещмешок, страшно похожий на вещмешок, который тащил за спиной призрак в освещенном туннеле, и достал оттуда, погремев чем-то металлическим, другую флягу, побольше.
— Здесь, товарищи, особенное.
Константин Владимирович улыбнулся чему-то в чеховские усы.
Только Крот, верный своим привычкам, отказался от армянского особенного коньяка, которым угощали люди, три года не вылезавшие из-под земли, но видимо наткнувшиеся на коньячный источник. Когда Фадеев попытался настаивать на своем предложении, Крот его не очень вежливо оборвал. Никто, однако, не заметил этой резкости. Все молодые люди попробовали этого особенного. Люди в летах допивали из первой фляги.
Едва разлили и выпили, как суетливый, до того еще крепко поддавший Владик Фадеев принялся нетерпеливо удовлетворять свое любопытство.
— Ну как там наверху?
— Да так, все нормально, — ответил Равиль.
— Целых три года не были…
— А что вы тут три года… — попытался проявить встречное любопытство Саша, но пьяный Владик его не слышал.
— Целых три года… Сколько там всего изменилось, наверное… А как на Кубе?
— На Кубе? — об этом острове ребята задумывались меньше всего.
— А, на Кубе, — вспомнил Шмидт. — Бегут.
— Кто… бегут? — удивился Владик.
— Кубинцы бегут.
— Почему?
— А что им еще остается делать?
— А, э-э… как там в Алжире? Война еще идет?
— Нет.
— А во Вьетнаме?
— Нет. Да что вас все это далекое волнует? Тут поближе война идет, сообщил Миша.
— Где это?
— В Чечне.
— В смысле… не понял. В Чечено-Ингушской автономной советской социалистической республике? Новоприбывшие понимающе переглянулись.
— Ага, в ней, — подтвердил Шмидт.
— А еще ближе не идет?
— Вроде нет.
Теперь пещерные долгожители понимающе переглянулись.
— А вы, э-э, не сыграете что-нибудь? — не унимался Владик, обратившись на этот раз к Саше, который вошел в грот с гитарой.
Гитара от долгого неиспользования, от сырого воздуха, может, от давления, совсем расстроилась, и настроить ее Саше долго не удавалось. Тем временем продолжалась странная болтовня.
— А как там Никита Сергеевич? Кукурузу еще внедряет?
— Какой Никита Сергеевич?
— Да Хрущев, какой.
— Помер Хрущев давно.
— Да-а? А кто сейчас у руля?
— Ельцин.
— Ельцин? Хм, никогда не слышал. А что же Шелепин? Бездействует?
— О ком это вы?
— Ну, Шелепин Александр Николаевич.
— Понятия не имею, кто это такой.
— А Брежнева неужели не знаете?
— Брежнева знаю. Помер ваш Брежнев.
— Ух ты! И Брежнев тоже. А Подгорный?
— И Подгорный помер.
— Кто же в лавке остался?
— Послушайте, а вы точно три года на поверхности не были?
— Ну что же мы вам врать будем, молодые люди? Три года.
— Не тридцать?
