Затем Костя, торжествуя, вальяжно прошествовал назад.
– Ну? – спросил он с самодовольным видом.
– Я вообще не понял, что это было, – повторил Щеглов. – В чём фокус-то?
Костя посмотрел на него снисходительно, как на несмышлёныша.
– В часах, Щеглов, в часах… Ну ничего, сейчас я вам ещё один фокус покажу. Вот, специально из класса взял мел.
Костя и правда вынул мел, завёрнутый в тетрадный листок. Подошёл к выкрашенной синим скамье.
– Асфальта тут нет, так что изобразим на скамейке. Вы не возражаете, Сергей Петрович? Это не хулиганство и не порча школьного имущества. Это исключительно в целях эксперимента. Я потом, если что, всё сотру!
– Может, прекратим уже этот балаган, Лавров, и займёмся физкультурой?
– Минуточку, Сергей Петрович. Разве вам не интересно, как же так, самый слабый ученик – и вдруг вас, физрука, обогнал? Ни в жизнь не поверю!
– Что за глупости…
– Смотрите сюда, – перебил физрука Костя, в ажиотаже не обращая внимания, как у того брови взлетели от негодования. – Сейчас на скамейке ничего нет, ни слова, ни буквы, ни чёрточки. А через мгновение здесь появится целая надпись. И вы даже не поймёте, откуда она взялась. Просто возникнет – и всё. Приготовьтесь.
Костя нажал на кнопку и принялся выводить мелом: «Нечаев – вру…»
– Лучше напиши: «Лавров сошёл с ума», – фыркнул Щеглов, а Костя вздрогнул и оглянулся.
– От зависти, – добавила Катя Иванова, и все засмеялись.
На Костю жалко было смотреть – от его самодовольства не осталось и следа. Он вновь и вновь судорожно жал крохотную кнопку на часах, не понимая, почему она не работает. Затем подскочил к Ромке, сверкая глазами, в которых вместо колючего льда теперь бушевало яростное пламя:
– Это всё ты! Чёртов придурок! Что ты сделал? Говори! Ты специально всё подстроил?
– Э-э-э, успокойся! – Между ними втиснулся Сергей Петрович. – Лавров, я так и не понял, что ты здесь за концерт устроил, но, если сейчас же не угомонишься, за срыв урока будешь отвечать перед директором. Всё, отставили посторонние разговоры! Девятый «А», бегом на разминку.
– Подождите! – воскликнул Костя теперь уже с отчаянием. – Вы ничего не поняли!
– Да нет, Костя, – ответили ему ребята. – Всё мы поняли. Ромка, ты идёшь?
Костя с остервенением швырнул часы оземь и стремительно зашагал прочь, не оглядываясь. Кто-то из девочек поднял часы и протянул Ромке.
– Ром, да не расстраивайся ты так. Это он от зависти бесится. Он же привык быть всегда первым и лучшим, – Катя Иванова легонько потрепала Ромку по плечу и улыбнулась. И от этой капельки тепла он вдруг будто бы начал оживать. Да, было и больно, и горько, и обидно. Но мир, оказывается, не рухнул, не разлетелся на куски, потому что в нём были и такие как Катя, как Сергей Петрович, как остальные ребята, которые старались его поддержать.
Ну а часы… Часы Ромка оставил на память, и не только о Ральфе Беринджере, но и об этих двух неделях, что целиком и полностью изменили его жизнь…
Девять жизней
Глава 1
– Good morning! My name is Elena Sergeevna. I will teach you until Nina Ivanovna returns from her sick leave[20]. So who is on duty today?[21]
Оля Вахрушева поднялась из-за парты.
– Clean the blackboard, please[22].
Вахрушева прошла к доске, взяла губку и стёрла несколько синих завитков и чёрточек, оставшихся от чьей-то писанины с прошлого урока.
– Thanks[23].
Я молча взирал на кареглазую коротко стриженую брюнетку, нашу новую англичанку.
Издали я вполне могу смотреть на людей, даже на незнакомых. Если те, конечно, не смотрят в ответ.
Нина Ивановна, та, что вела прежде, сломала ногу. Говорят, неудачно упала. Для неё-то, само собой, это неудача, а мы возрадовались. Почти всю неделю в нашей группе не было английского. «Французы» нам страшно завидовали – пока они спрягали глаголы и тренировали грассированное «Р», мы болтались по школе без дела, наслаждаясь неожиданной свободой. И вот теперь свобода, судя по всему, закончилась.
Новая англичанка была совсем молода. Говорила резко, громко (я еле сдерживал порыв прикрыть ладонями уши) и торопливо. Прямо строчила как из пулемёта. И кроме того, что она – Елена Сергеевна, я вообще ничего из её речи не понял. Впрочем, я бы вряд ли понял больше, даже если бы она сказала то же самое по слогам. Английского я не знаю совершенно. Вообще-то, у меня почти со всеми предметами беда, ну, кроме литературы и русского, но с английским дела обстоят хуже всего.
– Let's remember what you studied last lesson. As far as I know, you should have prepared a story about the sights of your native city. Who is ready to answer?[24]
Воцарилась абсолютная тишина, какая бывает только тогда, когда никто не хочет отвечать и напряжённо ждёт, на кого падёт выбор учителя. Я оглянулся на одноклассников, пытаясь по их лицам разгадать, что же всё-таки она сказала. Но все как один уткнулись в учебники. Неужто и правда домашку спрашивала? Она ведь первый день! А то, что задала на прошлой неделе Нина Ивановна, никто не готовил, разве только отличницы – Маша Ларионова и Марина Петренко, но и те молчали, пряча глаза.
Англичанка дала ещё несколько секунд, ожидая хотя бы одного добровольца, затем взялась за журнал и вдруг как выстрелила. В меня.
– Белов!
Я аж вздрогнул от неожиданности. Меня никто и никогда не вызывает к доске. Меня нельзя вызывать! Все знают, что вслух я отвечать не могу. Для меня даже просто подняться из-за парты под прицелом выжидающих глаз одноклассников – сущая пытка. Если бы просто выжидающих! А то ещё и насмешливых, и презрительных, и откровенно злорадных.
Меня в классе не любили. Да что там! В местной иерархии я занимал самый-самый низ. Даже к Сёме Сухачёву – распоследнему двоечнику, чьи плечи вечно усыпаны перхотью, – относились лучше. Я же в глазах общественности был не только полный идиот, который двух слов связать не в состоянии, но ещё и псих законченный. В общем, фрик по всем фронтам.
