– А тебе довелось работать с Мэнди? – спросила она.
– Ну да. Чертовски требовательная баба.
– Я подумал, вам оно придется по вкусу.
– Сам угощайся, – раздраженно проворчала она. – Ты быстрей меня сметешь этот маффин, еще и с двойным шоколадом.
Парнишка легко рассмеялся и стал разворачивать упаковку.
Тут у них за спиной возник главный редактор – Саймон Пирсон обладал поистине обескураживающей способностью внезапно материализовываться рядом. Кейт даже подозревала, что в прошлой своей жизни он был вором-домушником.
Саймон прихватил стажера за плечо, отчего на стол градом посыпались шоколадные крошки.
– Не давай сильно расслабляться нашему новенькому протеже, Кейт. Он ничего путного не напишет, если будет тут сидеть и объедаться маффинами. Его надо держать голодным и подальше от редакционной тиши.
Джо ошеломленно посмотрел на главного, который между тем продолжил свой бесшумный обход.
– Не обращай внимания, – сказала Кейт. – Он просто пытается вести себя по-дружески. А у тебя вообще слишком много привилегий, чтобы к тебе цеплялись с какими-то замечаниями. Но тем не менее сделаем вид, будто мы заняты делом. У тебя уже имеются какие-то идеи для статьи? Через полчаса будет новостная «летучка», и нам надо предложить три возможных материала.
На лице у парня возникла неопределенность, точно он раздумывал над ответом, в глазах же читалось ясное «нет».
– Ну что ж, почитай пока газеты, посмотри, вдруг там найдешь, на чем нам тоже можно оттоптаться. А я пока отзвонюсь тому, кто написал мне письма. Эти «летучки» на самом деле бред собачий. Повод повыпендриваться для специалистов, а для редакторов отделов – лишняя возможность дать нам понять, какое мы отребье. Добро пожаловать в журналистику, дружок!
14
Понедельник, 26 марта 2012 года
Эмма
Тренер по йоге показывает упражнения по постепенному расслаблению, и ее голос, сопровождаемый ритмическим позвякиванием «пальчиковых тарелочек», вводит нас в состояние ступора. Обычно я очень люблю эти занятия, но сегодня, лежа на коврике, никак не могу перестать думать о призраках с Говард-стрит. О ребенке. О профессоре Уилле.
Несмотря на все наставления Хлои, мое сознание напрочь отказывается очищаться, и образ Уилла, едва возникнув в голове, заполоняет все мысли.
В жизни нашей семьи он появился в восьмидесятых. Хотя «появился» – это на самом деле слабо сказано. Он ворвался в наш тихий замок и вскружил голову Джуд. Это было невероятное событие. Пока я росла, у матери практически не было мужчин. Она обычно говорила, что приняла нечто вроде целибата и живет как монашка. И смеялась при этом. Помнится, когда мне было двенадцать, я справилась в словаре, что такое «целибат», и была немало шокирована. Я решила, что Джуд имеет в виду религию, однако она говорила лишь о сексе. Естественно, ее подружки покатывались со смеху, называя ее «сестрой Джуд». Я же совершенно в эту шутку не въезжала. Я была совсем еще ребенком. И все же я чувствовала, что Джуд несчастлива с этим своим «целибатом». И для монашки она слишком много времени болтала о мужчинах. Но это были только разговоры, до дела у нее не доходило. Моя лучшая подружка Гарри сказала, что Джуд нужен мужчина, но я даже не стала это обсуждать. Это был «совершенно неуместный совет», как сказала бы мать.
Тем не менее, однажды вечером услышав, как мать поет в ванной, я поняла, что что-то переменилось. Пела она You Are the Sunshine of my Life Стиви Уандера, причем в полный голос, со всеми мелодичными переливами и этими характерными «yeah, yeah». Она настолько не похожа была на привычную мне Джуд, что я даже постучала в дверь и крикнула сквозь нее:
– Голос у тебя какой счастливый!
– Да, я так счастлива! – отозвалась мать. – Зайди-ка!
Мне совсем не улыбалось лицезреть Джуд голой – мне это казалось чем-то неправильным, – но она сказала, что я просто нелепая скромница, искренне подивившись, как это у нее выросло дитя, совершенно стесняющееся человеческого тела.
Помню, как я сидела на крышке унитаза, избегая прямо глядеть на Джуд, а она рассказывала, что в ее жизни вновь появился мужчина из ее прошлого – тот, кого она в более молодые годы по-настоящему любила. Меня словно окатило жаром, потому что я решила, что она имеет в виду моего отца. Человека, говорить о котором у нас не дозволялось.
Я не знала, кем был он, мой отец, и почему-то считала, что и Джуд этого не знает. Когда я была маленькая и в книжках, что мне читала Джуд, попадались «папы», я всякий раз об этом спрашивала. Я тыкала пальцем в картинку, говоря:
– А это мой папа?
– Нет, – смеясь, отвечала мать. – Тут папа из этой книжки.
– А где мой папа?
– У тебя его нет, Эмма. Мы с тобой живем вдвоем.
Мне кажется, она стала даже потом избавляться от этих книжек «с папами», потому что, насколько я помню, мы больше никогда не читали их еще раз.
Разумеется, когда я стала постарше, то осознала, что у каждого человека есть отец, однако по тому, как молчала на этот счет Джуд, я также поняла, что спрашивать ее об этом мне не следует. А потому я принялась о нем мечтать. В моих грезах он был высокий и симпатичный, веселый и умный. В моих грезах он то играл на гитаре, то писал книги и неизменно возил меня на каникулы в разные дальние края. Это было на самом деле очень забавно, потому что никто на свете не знал, что у меня есть такой папа. У Гарри, например, отец был уже старым, ходил в вязаном жакете и вообще напоминал капитана Маннеринга в ситкоме «Папашина Армия».
Но когда я с возрастом научилась перехватывать чужие разговоры, то стала собирать крохотные обрывки информации о своем отце. Я частенько вслушивалась во взрослые разговоры. И вот однажды за бутылкой вина Джуд стала рассказывать соседке, как нелегко ей было в одиночку растить дитя, зарабатывая на жизнь да еще и экзамены сдавая на адвоката.
– У меня столько лет вообще не было времени на мужчин, – посетовала «сестра Джуд». – Отец Эммы давно исчез из виду – он еле дождался момента, чтобы смыться. Чарли все же был еще слишком молод. Он сам-то, в сущности, был еще ребенок.
Я про себя припрятала услышанную информацию. Теперь я располагала именем и слишком юной внешностью – было чем подпитать воображение!
Между тем сидевшая в ванне Джуд сообщила мне, что в дом к нам явится мужчина, которого она снова встретила в своей жизни. Она увидела его в новостях по телевизору – он выступал на какой-то антиядерной демонстрации – и тотчас его узнала.
– За столько лет я ничуть его не позабыла, – уверяла меня Джуд.
Она все щебетала и щебетала, рассказывая, как они познакомились в университете. Она поступила тогда в Кембридж и занималась историей. Джуд всегда слыла очень умным человеком. Теперь она давно на пенсии, но в прежние годы как адвокат обычно специализировалась на делах о правах человека. Себя она всегда называла именно адвокатом, брезгливо морщась при слове «солиситор». «Солиситоры – это мужички в возрасте и с животиками, занимающиеся лишь подготовкой документов», – объясняла она мне. Впрочем, юридическое поприще не было первым ее выбором. Закончив университет, Джуд устроилась в одно издательство и увлеченно моталась по Лондону, встречаясь за ланчем с «прекрасными людьми»[9]. Вспоминала она о том всегда с такой величавой интонацией, будто выделяла эти слова курсивом.
