– Я сама буду платить. Денег от продажи дома хватит.
– Ты потратила деньги на отделку нашего дома, забыла? А те, что остались… Они теперь тоже мои, Грейс. У тебя нет своих денег. Ни цента.
– Тогда я вернусь на работу, а потом отсужу у тебя этот остаток! – гневно крикнула я.
– Нет, Грейс. Во-первых, на работу ты не вернешься.
– Это не тебе решать.
– Конечно, мне.
– Да ну? На дворе двадцать первый век, Джек! Если это не какой-то идиотский розыгрыш, то все кончено! Неужели ты думаешь, что я останусь твоей женой?
– Конечно, останешься: у тебя нет выбора. Сядь, Грейс, и я объясню тебе почему.
– Я не собираюсь тебя слушать. Дай мне паспорт и деньги на дорогу, и будем считать это каким-то диким недоразумением. Оставайся тут, если хочешь. Когда вернешься, скажем всем, что ошиблись друг в друге и решили расстаться.
– Очень великодушно с твоей стороны. – Он как будто задумался над предложением, и я перестала дышать. – Беда в том, что я не ошибаюсь, Грейс. Никогда.
– Джек, ради бога. Давай ты меня просто отпустишь, – устало попросила я.
– Мы сделаем вот что. Сейчас ты присядешь, и я тебе все объясню, как и собирался. А потом – если не передумаешь – отпущу тебя.
– Обещаешь?
– Даю слово.
Попытавшись перебрать варианты (их не оказалось), я села на край постели подальше от Джека.
– Тогда говори.
Он кивнул:
– Хорошо. Но прежде чем я начну, открою тебе один секрет. Чтобы ты осознала серьезность моих намерений.
– Какой секрет? – насторожилась я.
В уголках его губ заиграла легкая улыбка.
– У нас нет домработницы, – прошептал он, наклонившись к моему уху.
Настоящее
Дома, после встречи с Дианой и Эстер, я, как всегда, поднимаюсь в свою комнату. В замке поворачивается ключ, и через несколько минут в доме с жужжанием опускаются ставни – дополнительная мера предосторожности на случай, если мне каким-то чудом удастся выбраться через запертую дверь и спуститься в холл. В царящей здесь тишине (ни радио, ни телевизора, ни музыки) мои уши научились различать едва уловимые звуки. Вот загудели, открываясь, ворота. Захрустел под колесами гравий на подъездной дорожке. Сегодня его отъезд не слишком меня тревожит – во всяком случае, меньше, чем обычно, – я ведь поела. Как-то раз его не было три дня, и к тому времени, как он вернулся, я готова была есть мыло в ванной.
Оглядываю комнату, в которой провела полгода. Впрочем, смотреть тут особо не на что: кровать, зарешеченное окно и еще одна дверь – портал в другой мир, в тесную ванную с душем, раковиной и унитазом; крошечный кусочек мыла и полотенце – вот и вся роскошь.
Я изучила здесь каждый дюйм, но взгляд все равно постоянно перемещается с места на место: вдруг замечу что-то новое? Что-то, что сделает жизнь не такой невыносимой. Какой-нибудь гвоздик, которым я нацарапаю на кровати историю моих страданий или хотя бы оставлю какой-то след на случай, если вдруг исчезну. Но здесь ничего нет. Совершенно ничего. Как бы то ни было, моя смерть совсем не в интересах Джека. Его планы не так примитивны. Вспомнив, что меня ждет, я, как всегда, отчаянно молюсь, чтобы по дороге он погиб в аварии. Пусть не сегодня, но обязательно до конца июня, когда Милли переедет к нам. Потом будет слишком поздно.
У меня нет ни книг, ни бумаги, ни ручки. Мне нечем себя занять, и я провожу дни в полной прострации. Бессмысленный кусок мяса. По крайней мере, так это выглядит со стороны. Но на самом деле я выжидаю. Жду, когда появится хоть какая-то возможность. Верю, что она появится, – я пропаду, если не буду верить. Не вынесу абсурда, в который превратилась моя жизнь.
Сегодня мне даже показалось, что момент настал. Ужасно глупо – теперь я это вижу. Как можно было поверить, что Джек отпустит меня одну? И даст такой прекрасный шанс от него освободиться? Меня просто сбило с толку, что он впервые довез меня до места. До сих пор он развлекался тем, что разжигал во мне надежду и убивал ее. В тот раз, когда я по официальной версии забыла о встрече с Дианой, он проехал полдороги до города и повернул назад, с усмешкой глядя, как вытянулось мое лицо от понимания, что шанс упущен.
Я часто думаю о том, чтобы убить его. Но как? Во-первых, нечем – у меня нет ни лекарств, ни острых предметов: Джек обезопасил себя как мог. Когда я прошу аспирин от головной боли, он дает мне одну таблетку (если вообще дает) и ждет, чтобы я ее проглотила. Боится, что я ее спрячу и потихоньку – одна мигрень, вторая – накоплю целую кучу и отравлю его. Еду он приносит мне в пластиковой посуде, стаканы и приборы тоже пластиковые. А когда я готовлю для вечеринки, он все время стоит рядом и следит, чтобы я клала ножи на место. Иначе я могу спрятать нож под одеждой и воспользоваться им, дождавшись удобного момента. Иногда он даже сам все чистит и нарезает. И потом, если я даже убью его – что это даст? Меня арестуют, я буду ждать приговора, а что станет с Милли? Впрочем, я не всегда была такой пассивной. Поначалу я еще не осознавала всю безнадежность своего положения и проявляла изобретательность, пытаясь сбежать. В конце концов стало ясно, что оно того не стоит: цена каждой попытки слишком высока.
Встаю с кровати и смотрю в окно на сад внизу. Решетка слишком частая – бесполезно разбивать окно, сквозь прутья все равно не просочиться. А шансы раздобыть что-то, чем можно подпилить решетку, не выше нуля. И даже если бы я чудом нашла что-то подходящее в один из тех редких дней, когда меня вывозят из дома, то все равно не смогла бы взять это с собой. Потому что Джек всегда рядом. Он мой хозяин, сторож и надзиратель. Я никуда не могу пойти одна – даже в туалет в ресторане.
Джек считает, что меня ни на секунду нельзя оставить без присмотра. Что я тут же воспользуюсь случаем и попытаюсь от него освободиться. Позову на помощь, расскажу кому-то о своем положении. Но это не так. Уже не так. Разве только тогда, когда не будет сомнений, что мне поверят. Я должна думать о Милли и не могу просто взять и крикнуть посреди улицы: «Помогите!» Тем более что Джек вызывает гораздо больше доверия, чем я. Один раз я пыталась – и меня приняли за сумасшедшую, а ему посочувствовали: страдалец, героически терпящий мои бессвязные обвинения.
Часов у меня нет, но я уже почти научилась определять время на глаз. Зимой, конечно, легче, потому что темнеет рано. А когда день длинный, приходится ориентироваться на Джека, но беда в том, что я понятия не имею, во сколько он возвращается с работы. Примерно с семи до десяти, точнее сказать не могу. Дико, конечно, но когда я слышу, как он подъезжает, то испытываю облегчение. С тех пор как он однажды уехал на три дня, я боюсь умереть с голоду. Это был мне такой урок. Наказание. Все его слова и действия просчитаны на сто ходов вперед – по крайней мере это я знаю точно. Он гордится тем, что всегда говорит правду; скрытый смысл его слов понятен только мне, и это его очень забавляет.
