Вы, конечно, поняли, что своим нежеланием видеть ее я пытался побороть нарастающее влечение, которое снова испытывал к ней. Воспоминание о ней неотступно преследовало меня разными ароматическими, пикантными, тягучими запахами, и я сгорал от возбуждения и наслаждения: я видел, как она извивается, влечет к себе, млеет от своих запахов. Я мысленно видел ее на кожаной кровати в Мейонна́, возбужденную и приподнимающуюся навстречу моему языку и губам, с раздвинутыми ногами на подлокотниках церковного кресла. Это последнее видение преследовало меня. Я не люблю страдать. Как отделаться от этих видений, которые так тяжело переносить, не поддавшись на их призыв?
Мне помог случай. Я покупал какую-то мелочь в аптеке Жаки́ Кулонжа, нашего старого товарища по театру, удивляясь, как сильно постарел бедный Жаки́ за последнее время. Стоя в белом халате, совершенно больной, сгорбленный и высохший, он спрашивал меня, не болен ли он раком или какой-нибудь другой болезнью, предвещающей скорый конец, как вдруг дверь аптеки зазвенела. Сильный аромат корицы предшествовал появлению мадемуазель Руиз, которая поспешила обнять Жаки́ и меня. Когда мы вышли из аптеки, она сказала: «Наконец-то ты мне попался!»
Она искала меня в городе, звонила, но не писала писем, — «ты знаешь, что я ненавижу писать». Короче, я был здесь, в ее распоряжении, и на этот раз, сказала она прямо, мне от нее не сбежать!
Я и не пытался бежать. В это теплое и ясное сентябрьское утро, как некогда в Мейонна́, а с тех пор прошла вечность, средь бела дня я последовал за ней по ее приказу в «Счастливое мгновение», дверь за нами закрылась, и она приклеила на прилавок записку: «Закрыто, инвентаризация».
Спустя три часа я вышел оттуда, насытившись, пропитавшись запахами, источая ее благоухание, как сосуд с миром в Реймсе для помазания французских королей.
Мы договорились встретиться через четыре дня, в субботу, поздно ночью, и я предусмотрительно добился, чтобы это было не раньше часа ночи. Она дала мне инструкции: я должен был войти без стука, решетчатая калитка будет открыта, мне надо будет только закрыть ее за собой на замок. Весь день в субботу я сгорал от возбуждения от предстоящей встречи, и мне пришлось выйти на улицу незадолго до полуночи, чтобы обмануть снедавшее меня нетерпение. В городе было пустынно. Ни души. В час я осторожно открыл дверь бутика и вошел, убедившись, что на улице меня никто не видел. Хорошее время для ароматов. Я прошел по пустому бутику, освещенному розовым торшером. Но что… что за странная вонь доносилась из приоткрытой комнаты в глубине — так воняет лиса, раздавленная на дороге.
Оцепенев, я на мгновение остановился, готовясь к худшему. Наверное, у ужаса есть градации, о которых тогда еще я не знал. Теперь меня толкал туда страх, мне надо было посмотреть, воочию убедиться в том, о чем сообщал мне мой нос. Смерть. Разлагающаяся плоть. Все безобразные признаки распада жалкой смердящей плоти.
И я не был разочарован. На пеньковой веревке, привязанной к потолочной балке, очень низко висела совершенно голая Мария Елена Руиз, удавившаяся, как крыса. Прекрасная хозяйка бутика повесилась! Ее язык, распухший, как черная железа, свисал из почерневшего, покрытого пеной рта. Шея распухла, живот надулся, бедра и ноги раздулись, почернели, над коленками были гнойные нарывы, из покрасневшей, одеревеневшей вагины тянулся мокрый след, застывший на липких ляжках. И эта абсолютная, последняя и проклятая мерзость, облепленная молчаливым роем мух, источала миазмы, сквозь которые ухмылялся ад, потребовавший себе эту смерть.
Я действовал быстро. Меня не должны были здесь видеть. Ведь меня здесь и не было. В бутике я ни к чему не прикасался. Когда я вошел, то толкнул дверь локтем или предплечьем, так что там тоже нет отпечатков. Дождя нет, на улице чисто, нет ни грязи, ни пыли, я убедился, что от моего визита и от моего веса не осталось никаких следов. Впрочем, я ничего не вешу. Это тело повесившейся весит, ее порочность на конце веревки и ее ужасный запах!
Я не был замешан ни в одной истории, в расследовании не упоминалось мое имя. Мелкий скрытник! Меня не вызвали, даже как свидетеля. Мария Елена не существовала, Мария Елена не существует. Достойная старость не заинтересована в огласке моих дурных встреч.
Последние недели и месяцы я посвятил своей последней воле в этом мире теней. Но тени, их видимость и ароматы не обманывают меня. Я долго смотрю на фотографию Роже Вайана, которую согласилась отдать мне Мария Елена после дела Виллями, желая искупить свою вину за то, что она втянула меня в расследование по поводу ее бутика. Я вновь смотрю на Роже. И говорю себе, что после смерти каждый должен выглядеть так, как его кумир. Вид приговоренного к вечной жизни, в которую он не верил. Помню, Роже́ Вайан часто говорил о Дон Жуане и о командоре. А я — жертва статуи Вайана, который испортил мне жизнь. Но кем бы я, агнец Божий, был, если бы не встретил его взгляд, его смелость, его статую, чем была бы моя жизнь с одним только Богом?
Командор оккупировал меня, как оккупируют страну, которой навязывают свою волю. И я благодарен ему за это. Он сделал меня умнее. И чище перед Господом. Во всяком случае, честнее. Статуя получила шкуру такого сумасшедшего игрока, как он. Контролируемый командор, который умер от снедавшей его болезни. Что же касается меня, то все было правильно и нравственно. И в день своей смерти я почерпну из своего поучительного конца силы и безграничное душевное спокойствие.
