— Но есть ведь статья в Уголовном Кодексе, — начала Валька, но бабушка с жаром перебила ее:
— Что такое эта статья? Разве, отсидев в тюрьме какой-то срок, они поймут, что такое фашизм? Нет, таких ублюдков нужно наказывать совсем по-другому.
— Как? — тихо спросила Валька, против воли заражаясь гневом и болью.
— А так! Помещать их в те самые концлагеря, в которых мучили людей! В которых производили опыты над людьми! Возможно, не отправлять этих молодчиков в газовые камеры, раз уж у нас нынче демократическое общество, а заставлять их работать так, как это делали фашисты! Кормить их по той норме, по которой кормили их бабушек и дедушек! И оценивать по той градусной шкале, по которой оценивали фашисты! Славянин? Неполноценная раса! Кавказец, цыган — недочеловек! Уверяю тебя, тогда и длительное заключение не понадобится. Они очень быстро поймут, что такое их идеология на практике. И все эти неофашистские организации увянут на корню. Ведь человек так подло устроен, что способен понять, что такое хорошо и что такое плохо, лишь испытав это на собственной шкуре. Знаешь, каким должно быть наказание будущего?
— Каким? — испуганно спросила Валька.
— Оно должно быть для человека, совершившего преступление, собственным адом. Убил? — Пожалуйста. Человека погружают в сон, в котором он оказывается в той же ситуации, но на месте жертвы. Украл? — Ради бога! Он проживает жизнь, в которой его дети лишаются возможности получить образование и найти работу, потому что какая-то беспринципная сволочь украла деньги, выделенные их на образование. И так далее…
— Ба, тебе нужно баллотироваться в Думу, — поощрила ее Валька.
Евдокия Михайловна запрокинула голову и звонко расхохоталась.
— Избави боже! Наших депутатов я бы приговорила ко сну, в котором они и их семьи обязаны были бы существовать в мире их собственных законов! Вот уж самый страшный вариант личного ада!
Отсмеялась и помрачнела.
— Такого ада я не пожелаю даже самой себе.
— Тогда какой личный ад ждал бы тебя? — спросила Валька. И осеклась, наткнувшись на мрачный взгляд бабушки.
— Не скажу, — ответила Евдокия Михайловна. Подумала и добавила: — Я только хотела тебе объяснить, что считаю самым страшным человеческим пороком вовсе не трусость, а то, к чему она ведет — способность к предательству. Причем тогда, когда речь не идет о жизни. Предать можно любовь, дружбу, чужое доверие… И так далее. Предательство — вот худший человеческий порок.
— Понятно, — сказала Валька. Разговор неожиданно принял слишком серьезный оборот, чтобы она могла пожаловаться бабушке на нелепую ситуацию, в которой оказалась. Слишком мелкими выглядели ее проблемы на фоне тех, о которых говорила Евдокия Михайловна. Но бабушка неожиданно пришла ей на помощь.
— У тебя неприятности?
— Ничего такого глобального, — быстро ответила Валька, соображая, удобно ли сейчас делиться собственными мелкими проблемами.
— Для меня все твои проблемы — глобальные, — мягко сказала бабушка. И напомнила:
— Ты моя любимая родственница. Ты в курсе?
Валька слезла с дивана, подошла к столу, за которым сидела Евдокия Михайловна, и обняла ее за шею.
— Ну, давай рассказывай, — поощрила бабушка, погладив ее руки.
— Понимаешь, — начала Валька, — я познакомилась с одним молодым человеком…
— Ну, слава богу!
— Не перебивай. Так вот, он цыган.
— И что? — не поняла бабушка.
Валька оторвалась от нее и отошла к окну.
— А-а-а! — протянула Евдокия Михайловна. — Понятно. Ты обдала презрением его неполноценное происхождение…
— Ба! — с отчаяньем сказала Валька, — я сама не знаю, почему это получилось!
— Что же здесь непонятного? — пожимая плечами, сказала бабушка. — Бедная моя девочка… Ты не виновата. И газеты, и телевидение тебе ежедневно вбивают в голову чувство расового превосходства. Оно у тебя в подкорке отложилось.
— Но ты ведь тоже смотришь телевизор и читаешь газеты? Почему у тебя не отложилось?
— Я — старая женщина, — внушительно ответила Евдокия Михайловна. — Мной уже нельзя манипулировать с такой же легкостью, как тобой. Но хорошо, что ты чувствуешь, как это глупо. А молодой человек симпатичный?
— Симпатичный, — признала Валька с неохотой.
— Умненький?
— Даже слишком, — раздраженно ответила Валька. — Он раз десять сумел меня выставить полной дурой.
— И тебя это злит?
— Безумно! — честно ответила внучка. И, не переводя дыхания, спросила:
— Что мне делать?
— Все очень просто, — успокоила бабушка. — Пойди к нему и скажи, что чувствуешь себя полной дурой. И попытайся объяснить почему. Только очень честно. Не играй в прятки с самой собой.
— Ты думаешь?
Валька нерешительно преступила с ноги на ногу.
— Понимаешь, я его почти не знаю. А вдруг он не стоит такой откровенности?
— Тогда сделай это не для него, а для себя, — строго ответила Евдокия Михайловна. — Тебе ведь это мешает? Чувство вины, я имею в виду?
— Мешает…
— Вот и избавься от него. А избавляться от молодого человека или нет — решишь позже. Поняла?
— Поняла, — ответила Валька, ощущая странное облегчение. В принципе, она и сама хотела сделать тоже самое, но, вооруженная одобрением бабушки, почувствовала себя уверенней.
— Вот и умница, — спокойно сказала Евдокия Михайловна.
Дверь библиотеки распахнулась, и Нина вкатила в комнату сервировочный столик с чайными чашками.
— А теперь давай пить чай, — пригласила бабушка, и Валька послушно вернулась к дивану.
— Кстати, ба, как правильно говорить: «чем обязана» или «чему обязана»?
— Здравствуйте! — с нажимом сказала Евдокия Михайловна, отвесив внучке иронический полупоклон.
— Я думаю, «чему обязана», — заторопилась Валька. — То есть какой приятной причине… Правильно?
— Зачем же тогда спрашиваешь?
— Да так, просто, — неопределенно ответила Валька и начала разливать по чашкам горячий чай.
Длинный плакат, висевший на борту «Драккара», гласил: «Мужское стрипшоу!»
И буквы поменьше интимно обещали: «Дамам вход бесплатный».
Высокая светловолосая девушка с хорошей модельной фигурой остановилась перед плакатом. Насмешливо сощурилась, читая призывный текст устроителей, усмехнулась, огляделась по сторонам и уверенно двинулась на борт деревянной посудины. Небрежно отмела по дороге нескольких молодых людей, пытающихся с ней познакомиться, и вошла в небольшой душный зал, где в предвкушении зрелища томилось множество дам постбальзаковского возраста. То есть от сорока и выше. Так же, не торопясь, оглядела публику, нашла взглядом свободное место и двинулась к нему, не обращая внимания на ревнивые взгляды матрон. Села, закинула ногу на ногу и принялась неторопливо изучать убранство помещения.
