Не надо желать мне счастливого Рождества. Я неплохой актер, мне удается не показывать горя, когда надо мной насмехаются, изображать равнодушие, когда отгоняют взглядом. Но с рождественскими праздниками я не справляюсь. Они даются мне очень тяжело, у меня не получается притворяться. Не получается изображать довольную улыбку маленького француза.
Некоторые мусульманские семьи устраивают праздник на Рождество. Но мы не из их числа. Евреи — те, что не слишком религиозные — тоже празднуют. А еще те, что хотят играть во французов. Рождественское полено, индейка (кошерная?), подарки. Смешные люди! Разве можно забыть, кто ты на самом деле? Но потом я им позавидовал. Почему бы и нам не поступать, как они? На один этот вечер тоже устроить себе праздник. Конечно, без яслей, младенца Иисуса и елки, просто вкусный праздничный стол. И какие-нибудь подарки. И еще картонные трубочки, они называются хлопушки. Разве нельзя? Нет, нельзя, я знаю. За таким столом папа не сможет на нас смотреть. Ему будет стыдно, что мы радуемся. Его желание жить как французы не беспредельно. Когда он приносит рождественские подарки со своего предприятия, то просто ставит их на стол. Мы видим, как гордо вспыхивают его глаза, когда мы бегаем по квартире в масках и с пистолетами, ему приятно, что он работает на серьезном заводе, где человеку умеют оказать внимание. Но корзинку с продуктами папа относил консьержке. Мы пытались объяснить, что в маленькой коробочке гусиный паштет, а не свиной, но папа говорил: «Нет, нет и нет. Это сплошные отбросы!» Хорошо, если бы наша щедрость пробудила к нам симпатию у месье Лепика и его жены, алкоголички-зануды. Но я уверен, что они над нами только посмеялись — над нами и нашей идиотской щедростью.
Рафаэль
Я пришел в столовую, сел за стол «для детей, которые не едят свинины». Рядом со мной одни мусульмане. Мунир мне очень обрадовался. Уверен, обрадовался, потому что мы с ним опять вместе не такие, как остальные, но он свою радость объяснил совсем по-другому.
— Вот увидите, Рафаэль рассказывает такие интересные истории! — объявил он своим приятелям, которые смотрели на меня недоверчиво.
Да, я хорошо рассказываю, у меня талант. Могу говорить о чем угодно: пересказать фильм, который вчера видел, рассказать анекдот или в лицах поведать о том, что со мной случилось на каникулах. Могу, ни слова не привирая, рассказать приятелям о нашем общем приключении так, словно они в нем не участвовали или не поняли, в чем была суть.
В тот день, как раз когда мы ели мясо, я пересказывал самый смешной эпизод из «Жандарма из Сен-Тропеза» с Луи де Фюнесом. Конечно, мы все этот фильм смотрели и рады были снова повеселиться. Смеялись даже громче, чем перед теликом. Очень громко смеялись. И дежурный воспитатель разозлился:
— Эй, вы, касба![10] Замолчите!
Эффект был мгновенным. Все замолчали.
Я терпеть не мог этого воспитателя. Тощий, плюгавый урод в джинсах-клешах, устрашавший малышню походкой вразвалку и ковбойскими сапогами. Он подлым образом отыгрывался на нас за свою уродскую внешность, ухитряясь кого-то пнуть острым носком сапога. Его прозвали Стервятник за жесткий взгляд, острый нос и готовность налететь на слабого, когда никто не видит.
Муниру трудно было сдержаться, он зло посмотрел на Стервятника.
— Что с Мухаммедом? У него проблемы? — задал тот вопрос.
— Меня зовут Мунир, а не Мухаммед.
— Есть разница? — с усмешкой спросил Стервятник и уселся за преподавательский стол.
— Вот урод! — не выдержал я.
Мунир взглянул на меня и пожал плечами.
— Слушайте! А ведь он немного смахивает на Фюнеса!
Мы все рассмеялись.
Я посмотрел на кусок мяса, который мне положили на тарелку.
— Кто хочет мою отбивную?
— Это не свинина, ешь, пожалуйста, — сказал маленький Али, распахнув огромные темные глаза.
— Я знаю, но мне нельзя и такого мяса.
— Что за новости? — удивился Мунир. — Ты же до сих пор ел мясо!
— А теперь больше не ем.
Жюльен застыл с вилкой у рта. Потом, нахмурившись, положил вилку на тарелку.
— Мы теперь больше не едим мяса? — спросил он огорченно.
— Я не ем некошерного, — ответил я. — А ты как хочешь. Кто-то хочет мою отбивную?
Через секунду поднялись две руки. Я пододвинул свою тарелку. Жюльен, поколебавшись, пододвинул с глубоким вздохом свою. Когда Али и Лагдар перекладывали наши отбивные к себе на тарелки, раздался громкий голос, от которого все мы вздрогнули:
— Это что еще за торговля?
Стервятник стоял позади нас, сложив на груди руки, ухмыляясь недоброй усмешкой.
— Я… Мы не едим мяса, — ответил я, стараясь выдержать взгляд этого эсэсовца.
— Насколько я знаю, это не свинина.
Я почувствовал, что сейчас разразится скандал, и внутренне напрягся. Я не собирался сдаваться.
— Да, но это мясо не кошерное, я еврей и…
— Мне плевать, кто ты, араб или жид! У меня нет распоряжения от твоих родителей. И ты доставишь мне удовольствие и немедленно стрескаешь это мясо. А ну перекладывай себе на тарелку! И мелкий сопляк тоже!
Али и Лагдар успели переложить мясо обратно.
— Имейте в виду, я слежу за вами! — объявил Стервятник и вернулся на свое место.
Я уткнулся носом в тарелку, чувствуя, что киплю от гнева.
Мы все словно окаменели. Только Жюльен взялся за нож с вилкой, чтобы отрезать себе кусочек мяса.
— Раз уж велели, — пробормотал он.
В тишине, которая царила за нашим столом, нож Жюльена буквально завизжал, коснувшись тарелки, и мой маленький брат положил его, покорившись неизбежности, которая мешала мясу попасть ему в рот. Он положил и вилку и уставился на меня, ожидая, что я скажу.
— Он назвал нас жидами, — проскрипел я сквозь стиснутые зубы.
Я не знал, обидное ли это слово, но чувствовал: нас оскорбили. Злобный взгляд Стервятника, его ухмылка — все говорило, что он хочет нас унизить. Слезы закипели у меня на глазах, горло перехватило. Но я не хотел разреветься, как девчонка, перед своими товарищами. Я искал другой возможности выплеснуть обиду и гнев.
— Да, он так сказал, — подхватил Али, думая, что я задал вопрос.
— А что такое «жид»? — спросил Жюльен.
— Тоже еврей, но как обидная кличка, — объяснил Мунир.
И тогда, сопровождаемый взглядами своих замеревших на месте товарищей, я встал и направился к столу, за которым обедали два воспитателя и учителя.
Я остановился возле Стервятника, тяжело переводя дыхание от ярости и страха. Стервятник меня заметил не сразу, но мое появление обратило на себя внимание учителей, и они замолчали, вопросительно глядя на меня. Стервятник поднял голову от тарелки и обнаружил, что я стою рядом, мрачно на него глядя и тяжело дыша.
