Шарлотта-Амалия, Сент-Томас
1823
Рахиль Помье Пети
За шесть лет я добавила к трем детям Эстер трех собственных: сначала Иосифа, затем Ривку Эмму и спустя еще год Абигайль Дельфину. После рождения каждого из них я обязательно ходила в знак благодарности на могилу первой мадам Пети и приносила цветущие ветки делоникса. Она в ответ благословляла меня, позволяя мне жить за нее. Это был не Париж, но счастливое существование в окружении детей. Время текло, как река, а я, как рыба, плыла в этой реке так быстро, что даже не замечала мира за пределами дома.
Когда я ходила на старое еврейское кладбище отдать дань памяти семьям Пети и Помье, меня часто сопровождала Жестина. Но она доходила только до ворот, так как боялась привидений, и оставалась там со своей четырехлетней дочерью Лидией, ровесницей Иосифа, пока я посещала могилы. Уходя с кладбища, я чувствовала, как какой-то дух тянет меня за юбку обратно и хватает за ноги. Жестине я не говорила об этом, хотя ощущение было вполне явственным. Я сочувствовала женщинам, которых постигла смерть, прежде чем они смогли обнять своих новорожденных детей, но не настолько, чтобы оставаться рядом с ними. Я произносила заупокойную молитву, и они возвращались в свою обитель.
Выйдя за ворота, я стряхивала упавшие на меня листья, которые служили знаком, что на ветвях деревьев надо мной появлялись духи. Жестина замечала это и убеждалась, что она опасается кладбища не напрасно.
– Думаешь, умершие хотят переселяться на тот свет? – говорила она. – Они цепляются за тебя, чтобы дышать воздухом, который ты выдыхаешь.
– Я задерживаю дыхание, когда нахожусь там, – успокаивала я ее.
– Ничего подобного! – спорила она. – Я же вижу, что ты разговариваешь с женой своего мужа, рассказываешь ей о ее детях.
Своих детей я всегда оставляла дома с Розалией, но была рада, что Жестина берет свою дочь с собой. Лидди была необыкновенно красивой девочкой – может быть, даже красивее своей матери. У нее были серебристо-серые глаза, в волосах виднелись золотые нити. Наедине она звала меня тетей Рахиль.
При строительстве новой синагоги поверх деревянных балок и стропил нанесли слой штукатурки, потому что пожары в городе случались часто и синагога также могла оказаться их жертвой. Наших детей учили в новом здании. Лидди ходила в моравскую школу, где могли учиться дети всех национальностей, в том числе и дети рабов. Религия общины моравских братьев была одной из ранних форм протестантизма, основанной католическим священником Яном Гусом в четырнадцатом столетии. Император-католик запретил их веру в Моравии и Богемии, и они, подобно евреям, были вынуждены либо исповедовать ее тайком, либо бежать из страны. Они прибыли на Сент-Томас в тысяча семьсот тридцать втором году и построили здесь свою церковь. В Новом Свете они посвятили себя в основном просвещению народных масс и открыли школы для рабов, а их девизом было: «В главных вопросах – единство, во второстепенных – свобода, и во всех – любовь».
Я посетила несколько уроков в классе Лидди, желая убедиться, что дети получают хорошее образование, и была поражена высоким уровнем преподавания учителей из Дании и еще больше – работой американцев, многие из которых были переселившимися сюда менонитами. Они рассаживали учеников ровными рядами, каждому выдавали ручку и чистую бумагу. Хотя многие жители острова говорили на креолизированном датском языке, большинство уроков в школе велось на английском. Лидди читала по-датски и по-английски гораздо лучше моих детей, а по-французски – безупречно, и почерк у нее был лучше. Иногда я, давая ей попрактиковаться, диктовала свои письма Аарону во Францию. Он, правда, ни на одно из них не ответил. Аарон исчез из нашей жизни, и до нас лишь доходили слухи о его парижских похождениях. Он вращался в самых разных кругах, у него было много поклонниц, но наши родственники были по горло сыты его выходками и подумывали о том, чтобы отстранить его от семейного бизнеса. Лидди не имела понятия о том, кто такой Аарон Родригес, – и к лучшему. При оценке достоинств девушки люди рассматривают ее всесторонне, но, будем надеяться, не станут учитывать поведение ее отца.
Когда Лидди родилась, трещина в отношениях между моей матерью и Адель стала слишком глубокой, и, несмотря на мои возражения, мать уволила ее.
– Вот и хорошо, – сказала Адель. – Я скорее умру с голоду, чем стану работать на нее.
Стараниями моей матери ни одна из женщин нашей общины не желала взять Адель на работу, и ей пришлось стирать белье морякам, что было гораздо ниже ее способностей. Мать не знала, что отец продолжает ежемесячно выписывать чеки на имя Адели и что я отдаю ей часть денег из своего семейного бюджета. Исаак никогда не задавал мне вопросов ни по этому поводу, ни в связи с тем, что я ежедневно ходила к Адели во время ее болезни. Она поразила Адель внезапно. Просто однажды она плохо себя почувствовала, словно на нее навели порчу. Посещая ее, я брала с собой мою крошку Дельфину. Адель учила ее хлопать в ладоши и махать ручкой на прощание. Когда Адель уже не могла глотать ничего твердого, я делала ей жидкую кукурузную кашу – точно такую, какой она кормила нас с Жестиной, когда мы были маленькими. Но затем она отказалась и от каши.
– Отдай ее ребенку, – сказала она.
