Ник подняла глаза вверх. Его лицо скрывала тень.
– Seengnomi, – прошептала она. – Простите…
Но ее извинений было явно недостаточно.
Она чувствовала исходящую от него горячую мужскую ярость. Его руки крепче вцепились ей в плечи и подняли ее на ноги.
Ее охватил страх. Не страх соприкосновения со смертью, а страх перед этим разъяренным человеком.
– Нет, – пробормотала она, пытаясь оттолкнуть его. – Нет. Я закричу!
– Кричите сколько душе угодно, – мрачно проговорил Александр, поднял ее на руки и понес к машине.
6
Вести машину в четыреста восемьдесят с чем-то лошадиных сил, жаждущих вырваться на волю, по узким извилистым улочкам старинного города да еще в дурном настроении, когда тебя колотит от ярости, не лучшая идея.
Александр сам знал это. Но он также знал, что это более предпочтительней способ дать выход эмоциям, чем останавливаться у тротуара, оборачиваться к Николь и спорить с ней. Она совершила такую глупость, что это чуть не стоило ей жизни. Нет, лучше не останавливаться. Иначе он так тряхнет ее, что у нее зубы вылетят…
Или прижмет к груди и уймет свою ярость поцелуем, и она поймет, что нельзя бегать от него, что больше он ей этого не позволит.
Но он еще не совсем потерял голову и знал, что оба варианта никуда не годятся, и потому гнал машину на полной скорости.
– Я ведь мог сбить вас, – наконец проговорил он.
Она не ответила.
Он прибавил скорость.
– Что на вас нашло? Как можно было, не посмотрев, сходить с тротуара? Вы что, вообразили, что находитесь в джунглях на Борнео? По этим улочкам вообще ходить нельзя. Я же говорил, что здесь небезопасно. Вам же хоть кол на голове теши… – Он сжал зубы, крепче вцепился в баранку, чтобы унять ярость. – Как вы?
Ее мутило. Ее трясло как в лихорадке. И болела лодыжка.
– Все в порядке, – солгала она.
– Могло случиться что угодно. Как можно так глупо себя вести? Почему вы убежали?
– Вы хотели ругаться, а я нет.
– Не хотел я ругаться, – хмуро ответил он. – Я хотел поговорить, и только.
– Нам не о чем говорить.
Не о чем говорить? Она целый день флиртовала с другим мужчиной, и им не о чем говорить? Александр до боли сжал челюсти.
– Я ваш работодатель. Если мне надо с вами обсудить что-то, значит, надо.
Черт побери, что за глупости он несет?!
Николь подумала то же самое, но промолчала. Это только подлило масла в огонь.
– Вы слышите меня? – теряя терпение, воскликнул он. – Вы понимаете, что я говорю. Если мне надо поговорить с вами, если я хочу, чтобы вы остались, когда все разошлись. – Он замолчал. – Что вы сказали?
– Ничего.
Но она что-то сказала еле слышно. Извинение? Она уже извинялась, она произнесла это по-гречески? По крайней мере, холодно подумал он, она поняла, что была на волосок от смерти.
Николь, смерть. Ледяная рука сжала его сердце. Он почувствовал неудержимое желание нагнуться к ней и заключить в объятия, объяснить ей, что она не имеет права так пугать его…
– Что толку после драки кулаками махать, – холодно бросил он.
Тишину нарушал только шум мотора и шуршание шин о мостовую.
Это было глупо.
Но она все молчала. Александр закусил губу от злости. Почему она молчит? Ей что, нравится, когда он ругает ее, приказывает ей? Нет, это не в ее духе.
Что-то здесь не так. В первый раз за все время он взглянул на нее. Бог мой! Она сидела, откинувшись на спинку, голова запрокинута, глаза закрыты и только слышно тяжелое дыхание.
– Николь? – Она не отвечала, и он остановился у тротуара. – В чем дело?
– Ничего. – Она слабо качнула головой.
– Не лгите мне, – грубо оборвал он ее. – Что случилось?
Она не ответила. Он приподнял ее подбородок и посмотрел ей в глаза. Фары встречной машины осветили ее, и он ахнул. С ней явно что-то случилось. Такие глаза. На лице ни кровинки, только ссадина темнеет на щеке и еще одна на виске.
Не может быть, подумал он…
– О Господи, – прошептал он и прижал ее к себе. – Что я сделал с тобой, gataki?
– Я сама виновата.
– Нет, радость моя. – Он провел рукой по ее мокрым волосам. – Это я. Нельзя было гнать па такой скорости, но когда я вышел из офиса и Лия сказала, что ты сбежала…
– Я вела себя как последняя дура. А потом… потом сошла с тротуара… как во сне…
Хуже некуда. Она вся в ссадинах, у нее все болит, и она кается. Хуже не придумаешь.
Он обнял ее за плечи, откинулся, чтобы заглянуть ей в глаза, затем легонько дотронулся до ее виска.
– Болит?
– Нет. – Дрожь пробежала по ее телу, дыхание сбилось. – Лодыжка. Когда я прыгнула обратно, я неудачно приземлилась. Лодыжка подвернулась.
У Александра сжалось сердце. Он развернулся, чтобы взглянуть на ногу, но отодвинуться было некуда.
– Ты можешь пошевелить ногой?
– Могу, – еле заметно кивнула она. – Но больно.
Он выскочил из машины, обошел ее, открыл пассажирскую дверцу; из бардачка достал фонарик, наклонился и посветил вниз.
– Чтоб его! – пробормотал он. – Я не могу…
Что он делает? Она сказала, что лодыжка болит. Что толку рассматривать ее? Ей нужен врач, вот и все. И как можно быстрее, подумал он, потому что у нее начинается озноб. От холода? От шока? Господи, что он натворил?!
Александр быстро снял пиджак и осторожно накинул его ей на плечи, ожидая, что она заартачится, начнет с ним спорить, объяснять, что он может сделать со своим пиджаком и куда идти с ним… но она охотно закуталась в него.
– Так лучше?
– Угу.
– Вот и хорошо.
Только чего тут хорошего? Лучше бы она обругала его, назвала идиотом, стукнула его по рукам, когда он застегивал пиджак на ней. Ее пассивность сводила его с ума.
– Все будет хорошо, – проговорил он.
Она кивнула.
– Хорошо, – повторил он нежно, затем нагнулся, осторожно обнял ее за плечи и поцеловал, уверяя себя, что, в конце концов, лодыжка есть лодыжка…
Но это Ник, и от одной мысли, что ей больно и что это из-за него, ему стало жутко.
В квартале от них есть больница. Как лучше ехать? Быстро или по-черепашьи, чтобы не причинить ей ни малейшей боли на колдобинах? Он остановился на компромиссном решении. Ехал в два раза медленнее обычного, но раза в два быстрее черепахи.
У Ник клацали зубы. Время от времени она стонала. Его непробиваемой, бесстрашной тигрице плохо. «Пожалуйста, – молил он, – пожалуйста, пусть все будет хорошо!»
