— Почему молчишь, эльф? — громко спросил Коган, прерывая раздумья Ханлейта, — уговор помнишь? Я хочу песню. На харматанском. Ну?
В стенку забарабанили.
— Уснул что ли? Впереди деревня, надо бы нам крысу.
«Зачем ему крыса? Это в тюрьме подсаживают предателя в камеры…» Клетка была в пути уже долго, и Хану стало тяжело дышать. Во тьме перед его открытыми глазами плясали блестящие точки, а в голове стоял неясный гул. Вода закончилась. Ханлейт был бы рад любой остановке, лишь бы тряска прекратилась. Наконец, его скромное желание сбылось: процессия сделала остановку. Пленник в изнеможении распростерся на полу, чувствуя, как ноет тело, избитое дорогой.
Растворилось верхнее окошко, но не успел Ханлейт зажмуриться от света, как внутрь клетки что-то бросили и снова закрыли заслонку. Хан услышал скрежет коготков по дереву. Крыса — это… именно крыса. Даже две. «Я могу придавить их своим телом. Они бросятся на меня, когда поедем. В темноте я смогу найти их только на ощупь!»
— Правь на те колдобины! — распорядился Коган.
Хан сел и поджал ноги. Клетку тряхнуло, и по его ступне пробежали маленькие лапки. Ханлейта передернуло от отвращения, но это было только начало. В темноте подпрыгивающего ящика он потерял представление, где верх и где низ, Хана подбрасывало и перекатывало, как погремушку: он бился то о заднюю стенку, то о переднюю, не успевая закрывать руками голову. Пару раз под боком пискнуло, острые зубы прихватили куртку, царапнули кожу. Ханлейт схватил крысу почти случайно и размозжил ее об пол, не пожалев свой кулак.
— Эй, как там — весело? — злорадствовал Коган, стуча по клетке снаружи, — правь колесом по обочине!
Повозка накренилась. Ханлейт и вторая крыса встречались несколько раз, но она оказалась удачливее. Падая сверху, пробегая по телу и кусаясь, крыса исчезала снова, и пленник никак не мог ее поймать. Хан взмок от пота и задыхался, он хотел вдохнуть поглубже, но не мог — внутри «клетки для певчих птичек» остались только запах дыма, серый призрак и хриплые всхлипы, похожие на рыдания. Ханлейт не сразу понял, что таким стало его дыхание.
«Моран. Свет! Почему я так медленно соображаю?» Амулет, зажатый в руке у самого лица, светил ярко, но на полу валялась только дохлая крыса, а живая исчезла. Хан нашел ее через некоторое время: она сидела на стене под потолком, вцепившись в дерево когтистыми лапами, похожими на костлявые пальцы, и зло смотрела блестящими бисеринками черных глаз. Схватив крысу, Хан со всей силы крутанул ее в ладонях, выворачивая голову. Теплый комок в его руках обмяк, как тряпка. Ханлейт отбросил грызуна и потерял сознание. Аммонит погас.
Хан пришел в себя не скоро. Клетка не двигалась, наверное, остановилась на ночь. Голоса снаружи доносились глухо.
— Я все расскажу мэтру, когда приедем! — возмущенно говорила Фиона.
— Сам расскажу. Мэтр будет в восторге!
— Прошло больше двенадцати часов! Он умер!
— Без моего приказа не сдохнет. Отоприте.
Загремели обе заслонки. Коган залез на раму и подсвечивал себе факелом. Ханлейт нащупал амулет и зажал в руке.
— Жив. Эрендольский убийца… крыс. Завтра будешь петь?
Хан молчал, за него ответила Фиона:
— Он не будет! Он смелый и сильный!
— Это ненадолго, рыжая.
— Ты должен привести эльфа живым, иначе мэтр…
— Его — да. Тебя — нет. Поняла?
— Я не боюсь!
Коган спрыгнул на землю.
— Опять забыла правила этикета? Я — твой господин, мерзавка!
— Не ты! Я слушаюсь только мэтра!
— Вот, опять. Твой господин — тот, у кого эта штука. Ты видишь здесь своего «мэтра»?
«Какая штука? А, у него „ключ“ от прежнего владельца одержимой. Какой-то предмет». Ханлейт подполз к отверстию в полу и столкнул убитых крыс вниз. Он ничего не решал и, вступившись за Фиону, мог только навредить ей.
— Так как меня зовут, ведьма?
— Сир Коган.
— Кто я?
— Мой хозяин.
Что-то хлопнуло, совсем как пощечина. А потом — еще и еще.
— Сир, вы бы с ней осторожнее. Вы же знаете, кем была девка…
Пленнику остались только голоса. Некто, не имеющий лица, предостерегал всемогущего Когана.
— Об этом никто не помнит, включая мэтра Эверона. Просто тварь. Верхнее окно закрыть.
А теперь было имя ария, но оно ни о чем Ханлейту не говорило.
* * *
Следующий день — и снова душная темнота, невидимые дорожные рытвины и свет далекого архонта в амулете. Фиона не заговаривала даже на привалах. То, что одержимая следует рядом, Ханлейт знал по позвякиванию ее цепи — девушка то ехала вместе с возницей, то шла рядом с повозкой. Пленника не заставляли петь, не кидали крыс, но и не кормили, а оба окна оставались закрытыми. Хан безвольно перекатывался в своем ящике, не пытаясь сесть. Иногда он терял сознание, и так путь становился короче. Прошло двое мучительных суток. О том, что наступал вечер, Ханлейт узнавал по дуновению свежего ветра, врывавшегося в клетку из открытых окошек.
Как сейчас… В маленьком отверстии над головой высилось звездное небо. Хан лежал на спине, раздавленный слабостью — голод, обезвоживание и нехватка кислорода постепенно сделали свое дело. Вблизи повозки зашуршала трава — кто-то сел, привалившись к колесу. Пленник не мог видеть ничего, кроме стен своей тюрьмы, но он привык смотреть ушами, ловя малейшие звуки извне, так, как это делают слепые.
— Фиона, ты? — спросил Ханлейт шепотом.
— Я.
— Кто такой мэтр Эверон, к которому меня везут?
— Жестокий человек.
— Хуже Когана?
— По-другому. Мэтр — умный.
Фиона называла глупцами всех, и такая неожиданно-высокая оценка умственных способностей ария не предвещала ничего хорошего.
— А я думал, меня везут к Императору.
— Тебя везут к Императору, — глубоко вздохнув, повторила Фиона, — но иногда дорога бывает длинной.
— Император — это мэтр Эверон?
— Эльф, тебе совсем плохо? Конечно, нет!
— Меня зовут Ханлейт, Фиона. Ты знаешь мое имя, но упорно называешь «эльфом».
— Мы не зовем по именам тех, кому суждена смерть. Так наказал мэтр. И он прав, — сказала она бесцветным голосом.
— Запри меня, и к утру все закончится.
— Нет. Твоя жизнь будет настолько долгой, насколько я смогу ее поддерживать.
— Это — не жизнь, Фиона.
— Но и не смерть. Она — конец всему: ты перестанешь дышать, а я перестану надеяться. Забыл топор палача и двор тюрьмы Эвенберга? Я — нет! Я не хочу с тобой прощаться дважды.
— На что ты надеешься? Зачем я тебе?
