Звоню маме.
– Не в курсе, кто обитает в доме напротив твоего?
– Понятия не имею. В молодости еще как-то общалась с соседями, а теперь… К тому же они все поменялись.
– Пожалуйста, глянь на его нижний этаж. Меня интересуют два окна – второе и третье от левого угла.
– И что я должна увидеть?
– Внимательно погляди, и все.
Через минуту в трубке появляется ее голос:
– Теперь что прикажешь делать?
– Ответить на два вопроса. Гардины раздвинуты?
– Нет.
– Свет горит?
– Тоже нет.
– Мам, не в службу, а в дружбу. Понаблюдай за этими окошками, пока в них не зажгут свет.
– Славное ты мне изобрел занятие. Сам-то, небось, будешь дрыхнуть, как суслик… Спокойной ночи.
– Доброй охоты.
Пытаюсь забыться сном, но тревожные мысли и смутные желания рвут сердце и распирают душу. Выхожу на лоджию – в потускневшую голубизну. Вижу огромный двор, бело-серый прямоугольник противостоящей высотки, еще недавно слепяще сверкавшей окнами на заходящем солнце. Возле песочницы кучкуются пацаны, во все горло гогоча и с наслаждением матерясь. Точно мажут дегтем этот божественный вечер, хрен бы их драл.
Забираюсь под простынку к сонно расслабленному тельцу жены, голенькому и жаркому, но никакого влечения не испытываю. Наоборот, со всеми подробностями припоминаю тело Анны – и меня пронизывает такое мучительное желание, что хоть сейчас беги к ней. Принимаюсь считать до ста, отгоняя ослепительное греховное видение, до двухсот, трехсот, четырехсот, пока, наконец, не погружаюсь в зыбкое, текучее сплетение солнца и тени, яви и сна…
* * *
13 июля. Пятница. Около полудня звоню маме, не отрывая руки от баранки и не выпуская из поля зрения летящего впереди меня ржавого цвета «рено», которым рулит мой «подшефный» – фантастический урод, похоже, изменяющий своей красивой и безумно влюбленной в него жене.
– Между прочим, я до двух ночи проторчала у окна, выполняя твое задание, – тоном мученицы заявляет мама. И я представляю, как сидит она сейчас в тишайшей своей библиотеке, а два-три посетителя неслышно двигаются между стеллажами и, навострив ушки, прислушиваются к ее словам. – Сообщаю: все это время свет в интересующей тебя квартире не горел.
«Облом», – мелькает в моей башке, занятой слежкой за шустрой французской машинкой. И тут облом. Видно, действительно уехали жильцы квартиры номер два отдохнуть, на дачку или еще куда, и Катушка в гостях была не у них.
И все же интересует меня эта загадочная фатера. Убежден: не зря судьба подсунула мне Катушку, не зря появилось наглухо закрытое окно, в которое я так хочу заглянуть!
Ближе к семи вечера, разобравшись с Квазимодо – любителем французских машин и смазливых девчонок – и убедившись в том, что он действительно красавице-супруге верность не хранит, качу в сторону своего старого двора. Поднимаюсь по деревянным ступенькам родного дома, по которым топал когда-то крохотными ножонками, едва научившись ходить.
Узнаю маму не сразу. Господи, выкрасилась в блондинку!
– Ну как? – словно бы между прочим спрашивает она. Чувствую: вся напряглась в ожидании ответа, точно решается ее участь.
– Твой природный цвет каштановый, мам. Или шатеновый – черт их там разберет. И почему бы тебе не постричься коротко?
– Да будет тебе известно, до пятнадцати лет я была светленькой, – агрессивно начинает мама. – Это, во-первых. А во-вторых… Знаешь, до последнего времени мне было совсем не страшно жить. Ведь у меня есть ты, подруги, наконец. А недавно глянула в зеркало и ужаснулась. Пожилая тетка. И вдруг поняла: впереди – одинокая старость. Может, со стороны это кажется глупым, но что мне делать, сынок?
Закуривает. После того как муж (мой отец) ушел к другой, она стала курить и ходить в церковь.
– Мам, я покукую тут у окна.
– А, квартира номер два. Извини, что не смогла тебе помочь, я старалась, честное слово.
Мама не спрашивает ни о чем. В отличие от меня, она напрочь лишена любопытства.
– Погоди, – спохватывается она, – у меня же сериал начинается.
Убегает в комнату, а я сажусь у открытого кухонного окна. Мой сериал – здесь.
Когда откуда-то уедешь, кажется, что все это тут же исчезает, перестает существовать. Вот и я – в восемнадцать лет в первый раз женился, покинул родной дом, и двор будто умер, оставшись только в моей памяти. Конечно, я приезжал сюда, навещал маму, хотя, признаться, не слишком часто. Но окружающее было для меня декорацией, не более. А двор, оказывается, продолжал жить.
Воспоминания так и эдак складываются в моем мозгу, как разноцветные стеклышки калейдоскопа. При этом не перестаю наблюдать за зеленоватым домиком.
Опа! Неподалеку от него останавливается донельзя подержанная черная приземистая спортивного типа иномарка. Из нее – как только помещался? – тяжело вываливается толстозадый жлоб, таща огромные пакеты, и пропадает в интересующем меня подъезде.
Минут через десять здоровила возникает вновь. И не один – теперь он сопровождает трех девиц в коротюсеньких платьицах. Колымага трогается с места и уплывает, оставив меня в задумчивости чесать затылок.
* * *
16 июля. Понедельник.
– Что это ты выискиваешь? – запоздало интересуется мама. – Наверняка в нашем захудалом дворе живет любовница какого-нибудь бизнесмена. А его жена наняла тебя следить за своим муженьком. Я отгадала?
– В общих чертах, – отвечаю расплывчато.
Половина восьмого. Солнце клонится к горизонту, чтобы часа через четыре запылать закатным огнем.
– У тебя сериал, мам, – напоминаю я.
– И точно, – спохватывается она и спешит в комнату.
Когда-то она запоем читала книжки, в которых было много большой и чистой любви, теперь к ним прибавились сериалы.
Остаюсь один на один со своим двором. Но сейчас, в отличие от вчерашнего, я вооружен до зубов. При мне фотографии Леты (достаю, еще раз вглядываюсь в улыбающееся личико) и двадцатикратная подзорная труба (выкладываю на стол, агатово-черную и увесистую). Трубу я купил, когда учился в институте, так увлекало меня звездное небо. С упоением разглядывал лунные кратеры, пытался обнаружить шапки полюсов на Марсе, потом надоело, бросил. Зато в моей профессии, ну очень далекой от астрономии, сильный оптический прибор пригодился весьма.
Конечно, шансов на то, что бугай в черном авто появится снова, причем опять в восемь часов, ровно никаких. Но кто знает…
Я – человек сглазливый. Стоит мне только по глупости хвастануть – все. Дело, которое должно было выгореть на двести процентов, заваливается самым фантастическим образом. Поэтому сейчас, чтобы обмануть судьбу, твержу: бугая наверняка не будет. И правда, мало ли к кому он в пятницу прикатил. И почему он должен возникнуть снова именно в восемь часов, а не в полдень, например? Только потому, что мне лень торчать возле окна с самого утра?
