– Чего мы ждем? Давайте откроем его! – раздавались крики людей. – Мы хотим есть! Tenemos hambre!
В ящике, вокруг которого они сгрудились, было, по идее, достаточно еды, чтобы в случае аварии двадцать пять человек могли продержаться в течение сорока восьми часов. Многие из рабочих последний раз ели накануне вечером, чтобы избежать рвоты, которая может случиться, когда работаешь под землей в условиях повышенной температуры, влажности и запыленности. В это время суток они должны были быть дома за столом, который накрыли для них жены, подруги и матери. Кое-кто предложил повременить с открытием ящика до того, как вернется начальник смены с остальными. Йонни Барриос, в своей мягкой и скромной манере как мог увещевал товарищей. Он твердил, что нужно подождать, ведь никто не знает, как долго им придется здесь пробыть. Кое-кто тем временем из-за жары начал стаскивать комбинезоны. И вскоре полуголые, обливающиеся потом люди не выдержали и принялись осматривать запечатанный ящик с едой.
Кроткий и тихий Йонни понял, что остановить толпу голодных мужчин невозможно. «Их было слишком много», – вспоминал он потом. Хотя, к слову сказать, никто из присутствовавших там не мог припомнить, чтобы Йонни особо пытался кого-то останавливать, когда Виктор Замора вместе с другим шахтером взяли в руки отвертки и принялись откручивать петли и три металлические скобы, которые опоясывали ящики наподобие алюминиевых поясов верности.
Виктор Замора больше всех выступал за то, чтобы приступить к уничтожению запасов еды. Сильный удар в челюсть и потеря нескольких зубов во время обвала еще больше ожесточили его. «Siempre ando con hambre!» – бушевал он, пытаясь распечатать ящик. Мне всегда хочется есть!
Неудивительно, что именно Виктор Замора возглавил нападение на ящик с продовольствием. Он всегда был отъявленным бунтовщиком, о чем красноречиво свидетельствовали татуировки на его предплечьях. На одном красовался портрет Эрнесто Че Гевары, военного святого всех бедняков Латинской Америки. А на другом – одно-единственное, но много значащее слово – «АРИКА». Виктор родился и вырос в этом городе, который Чили отобрало у Перу в девятнадцатом веке в ходе Тихоокеанской войны, чертами лица и цветом кожи он напоминал индейцев инка. Примечательно, что в ряде новостных сообщений шахтера уже успели окрестить перуанцем, а один из его коллег по шахте, не питавший особых чувств к Виктору, имел привычку пренебрежительно называть его «el peruanito», то есть «перуанский коротышка», при этом прекрасно зная, что Замора такой же гражданин Чили, как и он сам.
Отец Виктора умер, когда мальчику было всего восемь месяцев, а мать отказалась от ребенка, «потому что предпочла жить со своим новым хахалем». До девяти лет малыш воспитывался в доме сестры своей матери, после чего она отправила его в местную школу для беспризорников, где он учился с переменным успехом до девятнадцати лет. «С самого раннего детства мне хотелось иметь то, чего у меня никогда не было, – нормальную семью, – вспоминал Виктор. – Я видел, что все самое лучшее всегда достается другим, а мне приходится довольствоваться лишь остатками чужой роскоши, жить на улице, спать под мостами, постоянно страдая от голода». Тяжелое одинокое детство научило Виктора хитрости и изворотливости, а еще – большому уважению к силе любви. Благодаря упорному труду ему удалось выбраться из нищеты и стать уверенным в себе человеком с чувством собственного достоинства. Он многого достиг за эти годы: начиная с самых неквалифицированных работ, для которых не нужно особых умений (как, например, сбор винограда под палящим солнцем или подъем балок на стройке), он сменял одну работу за другой, постоянно повышая квалификацию. А еще одним достижением можно считать то, что на протяжении многих лет Виктор сумел сохранить самые нежные чувства к Джессике Сеговия, матери своего сына Артуро. Он встретил Джессику на одном местном празднике во времена своей, как он выражался, «цыганской» молодости, когда он бродяжничал по окрестностям и жил как gitano, то есть цыган. На шахте «Сан-Хосе» Виктор работал в бригаде, занимавшейся укреплением сводов. Это дело как раз для его темперамента: забивание стальных анкеров в скалу – занятие не из легких, способное вымотать даже такого горячего человека, как Виктор. В какой-то мере это помогает ему с большим терпением относиться к Джессике, когда он возвращается домой.
Живет Виктор в небольшом поселке Тьерра-Амарилья на окраине Копьяпо. Несколько комнат с низкими потолками и трещинами по розовой штукатурке на стенах – вот и все жилище. В маленькой гостиной, которая одновременно служит и столовой, еле уместились диван и обеденный стол. Временами Виктор поднимает голос на свою семью и неожиданно изливает на них целый поток самых что ни на есть гадких слов и выражений, которые только могут прийти в голову мужчине, когда он чувствует, что семья и связанные с ней обязанности стали для него ловушкой, а не источником сил и энергии. Он прямо-таки взрывается от ярости и потом сам себя за это ненавидит. Он постоянно ругается с братом, который в сердцах бросает ему самые обидные слова, на которые только способен: «Никакой ты мне не брат! И к моей матери ты тоже не имеешь никакого отношения!» И это правда, поскольку женщина, которую Виктор называет матерью, на самом деле приходится ему теткой, и брат ему не родной, а двоюродный. Со свойственной ему поэтической пылкостью Виктор сам себя характеризует несколькими тщательно подобранными словами. Он называет себя polvorilla, так как похож на легко воспламеняющийся порох, из-за чего он склонен к descontroles, то есть он неожиданно теряет контроль над собой и своими эмоциями и выплескивает их на свою семью. «Семейная жизнь – это не только безоблачное счастье», – любит повторять Виктор.
К своим товарищам по шахте Замора питает такую же искреннюю привязанность, как и к семье, но в тот момент, когда он пытался вскрыть ящик с неприкосновенным запасом провизии, он совсем не думал, каким образом его действия могут навредить его братьям-шахтерам. Когда стало очевидно, что отверткой ничего не добиться, Виктор предпринял нечто, что было вполне в духе его юности, когда он скитался по улицам Арики, стараясь выжить любой ценой. Вооружившись тяжеленным резаком для болтов, которым он обычно перерезал арматуру для укрепления сводов, он замахнулся и снес подчистую все металлические скобы, которыми был опоясан ящик.
Замора уже собирался разбить таким образом и замки, когда вперед вышел Франклин Лобос и сказал: «Постой! У меня есть ключ».
Лобос был выше и крупнее остальных замурованных на шахте. Своим крепким телосложением он, бывало, устрашал игроков на футбольном поле, и теперь он временами пользовался внушительным внешним видом, чтобы оказывать влияние на других людей, внезапно отбрасывая свою обычную маску отрешенности и высказывая все, что наболело в душе, все, что он думает об этой треклятой работе. Однако в нынешней ситуации Франклин решил, что лучше пойти навстречу проголодавшимся горнякам. «Было пять-шесть человек, с которыми при любых других обстоятельствах я бы сразу вступил в конфликт. Но в той ситуации, в которой мы оказались, враждовать было бессмысленно», – вспоминал позже Лобос. В дальнейшем такая же мысль посещала многих шахтеров всякий раз, когда случались ссоры и разногласия: «Я бы с радостью заехал в рожу этому кретину, но не хочу потом нянчить кого-то с разбитой челюстью или кровоточащей раной».
