Среди этого разговора, держась все время настороже, чтобы не сказать чего-нибудь, что могло бы меня связать каким-нибудь необдуманным обещанием, я обратил его внимание на то, что, насколько я успел заметить и понять, вся деятельность большевиков у власти пока что сводится к чисто негативной.
– Ведь пока что – не знаю, что будет дальше, – вы только уничтожаете… Все эти ваши реквизиции, конфискации есть не что иное, как уничтожение…
– Верно, совершенно верно, вы правы, – с заблестевшими как-то злорадно вдруг глазами живо подхватил Ленин. – Верно. Мы уничтожаем, но помните ли вы, что говорит Писарев (Д. И. Писарев, известный литературный критик-разночинец XIX в. – Ред.), помните? «Ломай, бей все, бей и разрушай! Что сломается, то все хлам, не имеющий права на жизнь, что уцелеет, то благо…» Вот и мы, верные писаревским – а они истинно революционны – заветам, ломаем и бьем все, – с каким-то чисто садическим выражением и в голосе и во взгляде своих маленьких, таких неприятных глаз, как-то истово не говорил, а вещал он, – бьем и ломаем, ха-ха-ха, и вот результат, – все разлетается вдребезги, ничто не остается, то есть все оказывается хламом, державшимся только по инерции!.. Ха-ха-ха, и мы будем ломать и бить!..
Мне стало жутко от этой сцены, совершенно истерической. Я молчал, подавленный его нагло и злорадно сверкающими узенькими глазками… Я не сомневался, что присутствую при истерическом припадке.
– Мы все уничтожим и на уничтоженном воздвигнем наш храм! – выкрикивал он. – И это будет храм всеобщего счастья!.. Но буржуазию мы всю уничтожим, мы сотрем ее в порошок, ха-ха-ха, в порошок!.. Помните это и вы, и ваш друг Никитич, мы не будем церемониться!..
Когда он, по-видимому, несколько успокоился, я снова заговорил.
– Я не совсем понимаю вас, Владимир Ильич, – сказал я, – не понимаю какого-то, так явно бьющего в ваших словах угрюм-бурчеевского пафоса, какой-то апологии разрушения, уносящей нас за пределы писаревской проповеди, в которой было здоровое зерно… Впрочем, оставим это, оставим Писарева с его спорными проповедями, которые могут завести нас очень далеко. Оставим… Но вот что. Все мы, старые революционеры, никогда не проповедовали разрушения для разрушения и всегда стояли, особенно в марксистские времена, за уничтожение лишь того, что самой жизнью уже осуждено, что падает…
– А я считаю, что все существующее уже отжило и сгнило! Да, господин мой хороший, сгнило и должно быть разрушено!.. Возьмем, например, буржуазию, демократию, если вам это больше нравится. Она обречена, и мы, уничтожая ее, лишь завершаем неизбежный исторический процесс. Мы выдвигаем в жизнь, на авансцену ее, социализм или, вернее, коммунизм…
– Позвольте, Владимир Ильич, не вы ли сами в моем присутствии, в Брюсселе, доказывали одному юноше-максималисту весь вред максимализма… А вы тогда говорили очень умно и дельно…
– Да, я так думал тогда, десять лет назад, а теперь другие времена назрели…
– Ха, скоро же у вас назревают времена для вопросов, движение которых исчисляется столетиями, по крайней мере…
– Ага, узнаю старую добрую теорию постепенства, или, если угодно, меньшевизма со всею дребеденью его основных положений, ха-ха-ха, с эволюцией и прочее, Прочее. Но довольно об этом, – властным, решительным тоном прервав себя, сказал Ленин, – и запомните мои слова хорошенько, запомните их, зарубите их у себя на носу, благо он у вас довольно солиден… Помните: того Ленина, которого вы знали десять лет назад, больше не существует… Он умер давно, с вами говорит новый Ленин, понявший, что правда и истина момента лишь в коммунизме, который должен быть введен немедленно… Вам это не нравится, вы думаете, что это сплошной утопический авантюризм… Нет, господин хороший, нет…
– Оставьте меня, Владимир Ильич, в покое, – резко оборвал я его, – с вашим вечным чтением мыслей… Я вам могу ответить словами Гамлета: «…ты не умеешь играть на флейте, а хочешь играть на моей душе…» Я не буду вам говорить о том, что я думаю, слушая вас…
– И не говорите! – крикливо и резко и многозначительно перебил он меня. – И благо вам, если не будете говорить, ибо я буду беспощаден ко всему, что пахнет контрреволюцией!.. И против контрреволюционеров, кто бы они ни были (ясно подчеркнул он), у меня имеется товарищ Урицкий (председатель Петроградской ЧК, убит 30 августа 1918 г. эсером Каннигесером. – Ред.)!.. Ха-ха-ха, вы, вероятно, его не знаете!.. Не советую вам познакомиться с ним!..
И глаза его озарились злобным, фантастически-злобным огоньком. В словах его, взгляде я почувствовал и прочел явную неприкрытую угрозу полупомешанного человека… Какое-то безумие тлело в нем…
Я не буду приводить всего того, о чем мне пришлось еще говорить с ним в этот мой приезд… Все существенное я сказал как в данных воспоминаниях, так и в цитированной книге «Среди красных вождей»…
Мы расстались с Лениным при явно враждебном отношении друг к другу, и что он, ничем не стесняясь, и вымещал на мне впоследствии во все время моей советской деятельности… Отношения наши, во всяком случае, отлились в форму самую неприязненную, почему я и прекратил с ним личные сношения, хотя я и стоял на высоких постах. В неизбежных случаях личных переговоров мы оба, не сговариваясь, прибегали к телефону или к письмам или сносились через посредство Красина, которому Ленин неоднократно говорил, что предпочитает не встречаться со мной, так как я действую одним своим видом и тоном моего голоса ему на нервы. То же приблизительно говорил ему и я…
Но мне вспоминается еще, как Ленин передал мне через Красина привет, когда я был в Лондоне (директором «Аркоса»). Это было по поводу введения нэпа. Красин ездил по делам в Москву, и там (1922 г.) Ленин, убедившись, не без влияния Красина, в том, что необходимо дать относительную свободу задерганному большевиками русскому народу, решительно повернул курс направо, первым шагом чего и явился нэп (новая экономическая политика). Когда Красин, собираясь обратно в Лондон, зашел проститься с Лениным, он в заключение, вдруг что-то вспомнив, сказал ему:
– Да, кстати, кланяйтесь Соломону и расскажите ему о новом направлении, о новой тактике, – его буржуазное сердце порадуется этому первому шагу на пути восстановления прав буржуазии и демократии…
Больше мне не приходилось обмениваться с ним никакими сношениями.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Мучительная и длительная агония Ленина. – Его ужас. – Заговорившая совесть. – Крах ленинизма. – Болезнь и проблески ясного сознания. – Ленин и его окружение. – Новые слова и идеи в глазах «дружины» Ленина. – Проведение политики нэпа как первого шага на пути строительства. – Трагедия вождя, экспроприированного рабами. – Глубокое презрение Ленина к Сталину и Троцкому. – Ленин умирает в плену у своего окружения. – Споры за «трон». – Безбожное правительство организует культ умершего. – Его мощи, которые разлагаются и гниют.
Мое описание Ленина, по личным моим воспоминаниям и отношениям с ним, закончено. Я привел в моей книге все наиболее характерное из того, что сохранилось в моей памяти об этой зловещей для России, а может быть, и не только для России, исторической личности…
