Значит, это открытие надо оттягивать как можно дольше. Шансы для этого были хорошими, потому что Элизабет редко показывалась на виду: морская болезнь крепко держала ее в своих лапах, она больше не могла отходить от неизбежного помойного ведра дальше чем на пару шагов и не хотела, чтобы остальные видели ее в таком бедственном состоянии. До сих пор она всего лишь один раз участвовала в общем обеде в большой каюте, единственном повседневном событии, которое давало ощущение цивилизации пассажирам, находящимся в зловонной деревянной тюрьме, болтающейся на волнах. Что касается Гарольда, то он тоже не слишком высоко ценил эти скорее формальные, чем действительно задушевные встречи, однако это все же было лучше, чем сидеть в тесных вонючих каютах. Лично он делил свою каюту со своим сыном, а также с двумя купцами из Нидерландской Вест-Индийской компании, под эгидой которой и плавал этот корабль. Один из них, зять капитана, представлял собой болтливый жирный мешок с очень интенсивными по запаху затруднениями в пищеварении, которые временами делали невозможным вхождение в каюту, хотя там и был люк для проветривания.
На корме корабля находились также помещения офицеров и священника, который одновременно выполнял работу писаря, а также каюта врача, бывшего на самом деле ученым медиком, а не простым цирюльником, как это обычно бывало на кораблях. Но он тоже не мог что-либо предпринять против продолжающейся морской болезни Элизабет, находившейся в одной каюте с Фелисити. Если судить объективно, то девушки имели самое лучшее жилье, не считая, естественно, Уильяма Норингэма. Тому разрешили во время плавания жить в капитанской каюте у его хорошего друга Вандемеера – в просторном и почти комфортабельном помещении с большими окнами и открытой галереей.
Норингэм! Уже только при одной мысли о нем у Гарольда сжимался желудок. Во время плавания в Англию он с трудом выносил многонедельное пребывание в тесном пространстве в компании с этим человеком. Когда «Эйндховен» целых три дня стоял на якоре в Роттердаме для того, чтобы выгрузить часть взятого с Антильских островов груза, прежде чем продолжить плавание в Портсмут, Гарольд, недолго думая, убивал время в городе. Каждый день, который он мог проводить подальше от Норингэма, был для него хорошим днем. Однако тот, кто хотел уплыть с Барбадоса в Англию, не имел возможности выбирать себе транспортное средство из тех, которые курсировали в этом направлении. Английские корабли добирались до острова только изредка и случайно, не говоря уже о том, что на них было еще грязнее и теснее, чем на кораблях Вест-Индийской компании голландцев, которые, несмотря ни на что, прибывали туда регулярно. Некоторые из английских парусников вообще не имели дополнительных кают. Там даже офицеры вынуждены были располагаться на батарейной палубе, между пушками, вместе с солдатами и матросами.
До Гарольда доносились крики дежурного офицера, отдававшего приказы команде. Он едва понимал хоть слово из этих гортанных возгласов и был уверен, что многие из оборванных парней, происходивших из бог знает каких стран, понимали его не лучше, однако все, казалось, шло как по маслу – в любом случае никто из команды не стоял с глупым видом, раздумывая, что ему делать. Плетка-девятихвостка, очевидно, быстро выбила из них пустые размышления. Лентяев в команде не терпели, и при малейших признаках склонности к отлыниванию удары были неизбежным следствием. Даже присутствие женщин на борту не удерживало капитана от того, чтобы сохранять дисциплину на борту привычным способом. Каждую пару дней одного из матросов привязывали к мачте и пороли плетью, в то время как остальные должны были созерцать это зрелище. Лишь таким образом обеспечивалось то, что матросы, которых на корабле вкалывало больше сотни, не слишком часто восставали против своей участи. Об остальном заботились ром и эль. И того, и другого матросы ежедневно получали приличную порцию, чтобы легче переносить трудную жизнь. Жизнь, которую очень немногие из них выбрали добровольно: Гарольд прикинул, что изо всех этих оборванных, покрытых шрамами мужчин половина, если не больше, была схвачена и доставлена сюда патрулями – по крайней мере это было обычной практикой в Англии. Их хватали там, где только можно было незаметно схватить человека. Их подстерегали перед кабаками или в темных углах, поили или оглушали, а затем связывали и в состоянии беззащитных тюков затаскивали в трюмы больших кораблей, плававших через океан. Как только корабль снимался с якоря, они уже никуда не могли убежать. Есть давали только тем, кто соглашался работать. И наступало время, когда они смирялись со своей судьбой и становились частью этой грубой, готовой к насилию банды, которая называла себя экипажем или командой. Они учились выдерживать все трудности мореплавания, а некоторые из них даже начинали любить эту жизнь под парусами, несмотря на то, что из сотни человек, выходящих в море, зачастую обратную поездку выдерживали меньше половины. Испорченная еда, нехватка воды, лихорадка, падения, побои, заражение крови, воинственные атаки, стычки, ураганы – всего этого на морях было достаточно, чтобы сделать пребывание матроса на корабле крайне опасным.
С тех пор как корабль «Эйндховен» вышел из Портсмута, Гарольд уже дважды стал свидетелем того, как мертвецов опускали за борт, а ведь самая опасная часть плавания еще даже не началась. Поспешное отпевание умерших и заупокойную службу, которую священник на борту корабля провел на рассвете, вряд ли заметил кто-то из пассажиров. Они наверняка не видели, как безжизненные тела, зашитые в свои гамаки, были выброшены за борт. Ну что ж, в следующий раз они, без сомнения, точно заметят это, потому что у них будет больше возможностей, – во время плавания в Англию среди членов команды умерло почти тридцать человек, так что на обратном пути вряд ли будет по-другому.
Задумавшись о своем, Гарольд смотрел на воду и наблюдал, как волны, вспениваясь, разделяются надвое под бугшпритом и с постоянным плеском растекаются вдоль бортов корабля. Над ним под ветром раздувался большой грубый полотняный парус, и это сопровождалось глухим треском натягивающихся канатов. Солнце светило ярко, рисуя зыбкий узор из света и теней на досках палубы. Воздух в этих южных широтах уже стал заметно теплее. Ужасный холод Англии порядком поднадоел ему, и Гарольд глубоко вздохнул. Если бы так всегда было и дальше, то подобное путешествие можно было бы легко выдержать! Однако, как он вынужден был вскоре после этого констатировать, надежда эта была тщетной.
Наверху, на кормовой части верхней палубы, появился Роберт и о чем-то заговорил с рыжеволосой проституткой. Клер, обворожительно улыбаясь, вслушивалась в то, что говорил ей Роберт, однако затем покачала головой. Роберт наполовину отвернулся от нее, словно собираясь идти назад к каютам. Вид у него был разочарованный. Гарольд вздохнул. Судя по всему, ему еще придется хлебнуть с ним горя.
7
Фелисити осталась стоять в одиночестве у поручней на юте. Капитан вернулся к себе на пассажирскую палубу. Как всегда, он остановится там перед массивным столом, чтобы изучать свою морскую карту, изрисованную какими-то непонятными дикими линиями и значками. После этого – что он тоже делал регулярно – он станет разговаривать с унтер-офицером, стоявшим за штурвалом. Фелисити не могла понять, каким образом можно управлять огромным кораблем с помощью такого до смешного маленького штурвала, однако капитан показал ей из окна своей кабины настоящий корабельный руль, огромный и мощный, который был связан со штурвалом на палубе какими-то штангами и тросами.
