— Да.
Агравейн умолк и стал смотреть, как Мордред натягивает одну из новых туник, а потом берет с кровати ремень из выделанной кожи с ножнами для кинжала и завязкой под рог для питья. Заколов застежку, Мордред оглянулся в поисках отделанного серебром рога, какой дала ему вчера Эйсла.
— Он там, на подоконнике, — сказал Гахерис.
— Она правда тебе дала именно этот? Тебе посчастливилось. Он просто находка. Я именно его себе просил, — сказал Агравейн. Слова эти не были сказаны сердито или угрюмо, если уж на то пошло, они вообще были лишены какого-либо чувства, но взгляд Мордреда метнулся к нему, потом вновь перескочил на стену, пока сам Мордред закреплял на поясе рог.
— Такой был только один, — бросил через плечо Гавейн. — А вам с Гахерисом всегда нужно иметь одно и то же.
— А Гарет получил золоченый, — сказал Гахерис, говорил он все тем же ровным, совсем не детским тоном. И снова Мордред глянул на него, и снова веки его опустились. Кое-что запечатлелось в этом холодном разуме и было спрятано подальше до будущих времен.
Ополоснув лицо, Гавейн вытерся полотенцем, которое потом швырнул Мордреду; тот ловко поймал его.
— Давай скорей, потом помоем ноги. Она всегда так дрожит над своими коврами. — Он оглянулся по сторонам: — А где вообще Гарет?
— У нее, разумеется, — отозвался Гахерис.
— Так ты что, ожидал полную приветственную ассамблею, брат? — спросил Агравейн.
Разговаривать с близнецами, думал, вытирая ноги, Мордред, все равно что говорить с мальчиком и его отраженьем.
— Успеется, — отрезал Гавейн. — Увидимся позже. Пойдем, Мордред, нам лучше не задерживаться.
Мордред встал, разглаживая мягкие складки новой туники, и последовал за Гавейном к двери. Слуга, который как раз явился забрать полотенца и таз, отвел перед ними полог. Гавейн, не раздумывая, помедлил — естественный жест хозяина, предлагающего гостю пройти первым. Потом, словно вспомнив что-то, быстро прошел в дверь сам, оставляя Мордреду следовать за ним.
Как и до того, у двери королевы стояла стража, но когда мальчики приблизились, перед ними сомкнулись копья.
— Не ты, принц Гавейн, — сказал один из стражников. — Таков приказ. Только тот, другой.
Гавейн на мгновение застыл на месте, потом с каменным лицом отступил на шаг в сторону. Когда Мордред искоса глянул на него и с его языка готовы уже были сорваться встревоженные слова о прощении, принц, не сказав ни слова, поспешно отвернулся и быстро зашагал назад по коридору. Его голос эхом отозвался от стен — повелительным, наигранно королевским тоном Гавейн звал слуг.
«Все трое, — подумал про себя Мордред. — Ну, Гавейн еще великодушен в память о том, как я спас его со скалы, но остальные двое злятся. Тут нужна осторожность».
Быстрый ум за гладким лбом сложил все воедино и нашел, что полученное целое вполне ему по нраву. Выходит, они видят в нем угрозу? Почему? Потому что на деле он старший сын короля Лота? В самой глубине его души вспыхнула искорка соперничества, желания великих дел и расцвела в нечто новое — обратилась в честолюбие. Его мысли текли бессвязно, но вполне отчетливо: «Пусть незаконнорожденный, но я старший сын короля, и им это не нравится. Значит ли это, что я для них реальная угроза? Надо это разузнать. Быть может, он женился на ней… на моей матери… кем бы она ни была… Или может быть, бастард имеет право на наследство? Сам Артур был зачат вне брака. И Мерлин тоже… а ведь нашел королевский меч Британии… Законное рождение или нет, кто кому считает? Важно, что представляет собой человек…»
Копья поднялись. Дверь в покои королевы открыта. Он отмел сомнения и смятенные мысли и перешел к самой сути дела. «Нужна осторожность, — думал он. — Больше чем осторожность. Нет ни одной причины, почему она должна одаривать меня милостями, но поскольку она благосклонна ко мне, я должен быть осторожен. Не только с ними. С ней. С ней больше, чем с кем-либо другим».
Мордред отодвинул полог и ступил внутрь.
6
В тоскливые часы одинокого бдения на берегу, утомительного и безмолвного возвращения во дворец, за которым последовала бодрящая перепалка с близнецами, у Мордреда было достаточно времени, чтобы вернуть себе обычное свое — на удивление взрослое — самообладание. Моргауза, внимательно всматривавшаяся в мальчика, когда тот подходил к ее креслу, об этом не догадывалась. Последствия пережитого потрясенья еще явственно читались в его лице, и ужас и отвращение от того, что увидел он на берегу, заставили кровь отхлынуть от его щек и лишили живости движенья. Мальчик, прошедший вперед и остановившийся перед королевой, был молчалив, бледен как мел и не поднимал глаз от пола, в то время как руки его, заткнутые за новый кожаный пояс, отчаянно стискивали кожу, словно пытались побороть обуревавшие его чувства.
Так расценила увиденное Моргауза. Она сидела в кресле у окна, из которого лился солнечный свет, образуя на полу яркое теплое пятно. Габран снова ушел, прихватив с собой Гарета, но разговор происходил в присутствии придворных дам, занятых рукодельем в дальнем конце покоя: три склонились над вышиваньем, четвертая разбирала корзинку только что спряденной шерсти. Прялка, до блеска отполированная долгими часами работы, сиротливо лежала на полу у ее табурета. Прялка непрошено напомнила Мордреду о том, как Сула погожими летними днями пряла, сидя на пороге хижины, занятая работой, которая в последние годы доставляла все больше боли ее распухшим в суставах пальцам. Он отвел взгляд и уставился в пол у себя под ногами, всей душой надеясь, что доброта и сочувственные слова королевы не повергнут в прах его с таким трудом обретенное самообладанье.
Опасенья его оказались напрасны. Оперев подбородок на изящную ручку, Моргауза молча глядела на него. В новом платье он выглядел как подобает принцу, и осанка его, в которой так много было от манеры держаться самого Артура, заставила королеву раздраженно поджать губы. Наконец она произнесла милым и легким голоском, столь же безучастным, как пение птахи:
— Габран рассказал мне о случившемся. Мне очень жаль.
Говорила она с полным равнодушием. Мордред поднял глаза, потом снова опустил взгляд и ничего не ответил. Действительно, какое ей до этого дело? Ей случившееся скорее на руку: не придется больше платить за его кров в Тюленьей бухте. Но для Мордреда… Несмотря на все убранство принца, он прекрасно сознавал свое положенье. Теперь, когда ему некуда податься, он остался всецело на милости королевы, у которой, за исключеньем мелкого долга за помощь ее сыну, нет причин желать ему добра. Он молчал.
Моргауза тем временем продолжила описывать положенье вещей:
— Но похоже, Богиня все же хранит тебя, Мордред. Не обрати она на тебя наше вниманье, не приведи она тебя к моему двору, что сталось бы с тобой теперь, когда ты лишился дома и не имеешь средств сам заработать на пропитанье? Более того, вполне возможно, ты бы погиб вместе со своими приемными родителями в пламени пожара. Даже если б тебе удалось спастись, ты остался бы ни с чем. Тебе пришлось бы наняться батраком к какому-нибудь крестьянину, которому требуются умелые руки, чтоб управляться с лодкой и сетью. Из услуженья, Мордред, вырваться так же сложно, как и из рабства.
