Книга Мои странные мысли - Орхан Памук

Мустафа-эфенди. На следующий год, когда Мевлют перешел во второй класс средней школы, он все еще стеснялся кричать на улицах: «Йогурт! Кому свежий йогурт!» – но уже привык носить на спине шест с мисками, до краев заполненными бузой или йогуртом. Каждый день он забирал пустые бидоны из закусочной позади Бейоглу и относил их на склад в Сиркеджи, а затем забирал полные йогурта или бузы миски и шел в центр Бейоглу, к Расиму, у которого пахло жареным луком и горелым маслом, и только потом возвращался на Кюльтепе. Если вечером я, вернувшись домой, заставал Мевлюта у стола за уроками, то обычно говорил: «Машаллах, ты, верно, коль так дальше пойдет, станешь первым профессором в нашей деревне». А он, если уже выучил урок, обычно просил: «Отец, послушай меня!» – и, уставившись в потолок, начинал рассказывать. Запнувшись, он переводил взгляд на меня. «Сынок, что ж ты ждешь помощи от отца? Твой отец неграмотный! У меня на лбу твой урок не записан», – усмехался я. Он, когда и во второй класс пошел, учился так же рьяно, да и работал тоже. Иногда вечером, бывало, он скажет мне: «Отец, я сегодня иду с тобой бузой торговать! Завтра занятий нет!» Я с ним не спорил. А в другие дни мог сказать: «У меня на завтра большое задание, я после школы сразу домой!»

Как и многие другие ученики мужского лицея имени Ататюрка, Мевлют скрывал свою жизнь вне школы и никогда не рассказывал таким же, как он, торгующим одноклассникам о том, как он живет. Когда Мевлют случайно видел кого-нибудь из них на улице, то поворачивал голову в другую сторону. Одного парня из Хёйюк, который вместе со своим отцом собирал старые газеты, пустые бутылки, жестяные банки, он заметил перед самым Новым годом, когда случайно встретил его в Тарлабаши. На лице у того паренька всегда было мечтательное выражение, на уроках он смотрел в окно, а через четыре месяца после начала занятий во втором классе пропал, и о нем никто не спрашивал и не вспоминал. Подобным образом пропали многие его товарищи, находившие работу или оказавшиеся в подмастерьях.

У молодой учительницы английского языка Назлы Ханым были большие зеленые глаза, белоснежная кожа и передник, разрисованный зелеными листьями. Мевлют подозревал, что она родом из другого мира, и ему изо всех сил хотелось стать старостой класса, чтобы оказаться поближе к ней. Если какой-нибудь хулиган на уроке не слушался учителя, то старосты имели право успокоить такого хорошей затрещиной. На задних партах находилось немало желающих оказать преподавательницам вроде учительницы Назлы подобную услугу. Добровольные помощники сами поднимались во время урока, чтобы усмирить расшалившихся малолеток. Они били очередного непоседу кулаком в спину и кричали на весь класс: «Ну-ка, заткнись и слушай урок!» или «Перестань хамить учителю!». Когда Мевлют замечал, что учительница Назлы довольна помощью, он ужасно ревновал ее к подобным доброхотам и злился. Вот если бы учительница назначила старостой его, Мевлюта, он бы не стал использовать грубую силу, чтобы заставить замолчать негодников, – нет, все хулиганы и лентяи слушались бы Мевлюта только потому, что он – бедняк из квартала гедже-конду!

В марте 1971 года произошел военный переворот, и многолетний премьер-министр страны Демирель, опасаясь за свою жизнь, подал в отставку. Революционные группировки грабили банки, похищали дипломатов, требуя за них выкуп, государство то и дело объявляло диктатуру и вводило комендантский час, а военные и полиция целыми днями проводили обыски. Стены городских домов были усеяны портретами объявленных в розыск и подозреваемых, власти запретили продажу книг с уличных лотков. Все это было дурным знаком для уличных торговцев. Отец Мевлюта сыпал проклятиями в адрес тех, «кто устроил всю эту анархию». Десятки тысяч людей бросили в тюрьмы и осудили на пытки. Положение уличных торговцев и тех, кто перебивался случайными заработками, значительно ухудшилось.

Военные превратили Стамбул в казарму, выкрасив белой известью все тротуары в городе, все то, что выглядело, на их взгляд, грязным и неказистым (по правде, весь город был таким), стволы огромных платанов и заборы вокруг османских построек. Маршрутным такси запретили останавливаться, где им вздумается, уличным разносчикам запретили торговать на больших площадях и проспектах, а также на пароходах и в поездах. Облавы полиции вместе с журналистами устраивали теперь в принадлежавших известным мафиози игорных и публичных домах и подпольных магазинах, где торговали нелегальным табаком и алкоголем из Европы.

После переворота Скелет уволил с административных должностей всех учителей, придерживавшихся левых взглядов, и мечта Мевлюта стать старостой класса окончательно испарилась. Теперь учительница иногда пропускала уроки, и говорили, что муж ее находится в розыске. По телевизору только и твердили что о порядке, дисциплине, чистоте, и эти слова всех глубоко воодушевляли. Все политические лозунги, а также неприличные слова и пошлые карикатуры на учителей (например, на одной такой карикатуре Скелет пользовал Жирную Мелахат) на садовом заборе, на дверях уборных и в прочих, не видных с первого глаза местах закрасили. Всех, кто открывал рот, кто устраивал скандалы, кто выкрикивал на уроках политические лозунги или превращал их в политические диспуты, утихомирили. Директор со Скелетом установили рядом со статуей Ататюрка громкоговоритель, вроде тех, что вешают на минарет: к нестройному хору добавился новый, металлический голос. Гимн вообще стало петь меньше школьников, потому что голос громкоговорителя перекрывал все голоса. А историк Рамзес на уроках теперь все чаще и чаще говорил о том, что цвет турецкого флага связан с цветом крови, а кровь турецкой нации отличается от крови других народов.

Мохини. По-настоящему меня зовут Али Йалныз. Мохини – так звали красивого слона, которого в 1950 году подарил турецким детям президент Индии Джавахарлал Неру. Чтобы заслужить в стамбульском лицее прозвище Мохини, нужно быть не только огромным, как слон, но и ходить качаясь из стороны в сторону, как ходят старики и как хожу я. Нужно еще быть бедным и сентиментальным. Как изрек Пророк Ибрагим, да будет мир с ним, слоны – очень сентиментальные животные. Самым тяжелым последствием военного переворота 1971 года для нашей школы было то, что большинству из нас остригли длинные волосы, которые мы тщательно оберегали, героически сражаясь со Скелетом и другими преподавателями. Это, конечно же, истинное горе, из-за которого немало слез пролили не только детки врачей и чиновников, помешанные на поп-музыке, но и некоторые другие лицеисты – обладатели прекрасных локонов из кварталов гедже-конду. Директор со Скелетом во время еженедельных построений по понедельникам часто грозились остричь непокорных юнцов, пеняя, что негоже копировать буйных западных музыкантов, но остричь нам волосы им удалось только после военного переворота. Дело в том, что тогда в школу приехали военные. Некоторые думали, что капитан, вышедший из армейского джипа, прибыл только для того, чтобы организовать помощь пострадавшим от землетрясения на востоке. Но пройдоха Скелет тут же привел в школу самого ловкого парикмахера на Дуттепе. И вот пришлось мне расстаться с волосами. Когда меня остригли, я стал выглядеть совершенным уродом и еще больше возненавидел себя за то, что, спасовав перед военными, я покорно склонил шею и как миленький сел под ножницы.