– Помню. – Влад понимал, что Соня рассказывает ему про тот день, который он забыл. – Качели были, да.
– Мы уселись втроем, там такая вроде скамейка на цепях висела, всем хватило места. И качались, Дарик бухтел на отца, я думала о том, что хорошо было бы незаметно свалить от матери с глаз долой. И что неплохо было бы сейчас перелезть через забор и пойти на речку, пока мать обо мне не вспомнила и не навязала Лизу. У Лизы как раз тогда был очень плохой период…
– Как это?
– Аутизм бывает разный. У Лизы была очень тяжелая форма – она практически не говорила, ни с кем не контактировала, иногда бывала агрессивной. В общем, мне от нее доставалось, причем предвидеть, отчего она взбесится в следующий раз, никто не мог. Мать говорила: не умрешь, ты здоровая кобыла, а Лиза больна! Но одну боялась ее отпускать, вот и навязывала мне сестру время от времени – идешь гулять, неблагодарная бесчувственная дрянь? Возьми сестру, что она все сидит взаперти, она же такая, как все, даже умнее всех вас в сто раз, а ты… В общем, мне этого не хотелось.
– Она лишила тебя всего. Твоя мать. – Влад с сожалением смотрит на Соню. – Я не знал…
– Маленький был, а все остальные знали. Но никто не вмешивался – дела семейные. И мы тогда сбежали с Дариком, а тебя оставили, потому что я была не уверена, позволит ли тебе твоя мама с нами пойти, а спросить у нее не могла, рядом сидела моя мать, она бы услышала, что я собралась на свободу, и не пустила бы меня либо навязала мне Лизу.
– И я остался?
– Да, ты был хороший мальчик, очень понятливый. – Соня улыбнулась. – Иногда я думаю, что если бы я взяла тогда Лизу с собой, она бы не пропала. Мать до самой смерти винила меня – я сбежала веселиться с друзьями, а Лиза осталась одна и исчезла. Я это слышала каждый день, Владик. Каждый гребаный день в течение семи месяцев, пока мать не поняла, что Лиза никогда не вернется. Тогда она просто напилась таблеток и отправилась дальше искать свою дочь. Со мной, здоровой кобылой и бесчувственной неблагодарной тварью, ей больше нечего было делать.
– Это ты сама так себя сейчас?..
– Нет, она такую записку оставила.
Соня отвернулась, и Влад понял, как ей тяжело это рассказывать. А он словно заполнял пробелы, возникшие за последние двадцать лет, и ужасался тому, что перед ним вдруг открылось. Такая бездна отчаяния была рядом, а он не видел, не понимал по малолетству.
– Я нашла мать и записку нашла. Отец, как всегда, был в отъезде, на какой-то конференции вместе с бабушкой и дедом, а я оставалась с матерью. Я проснулась утром, пошла на кухню приготовить завтрак, потом понесла ей поднос с кофе и тостами…
– Ты что, на правах прислуги была в доме?
– Ну, типа того. Я же была здоровая бесчувственная лошадь. – Соня горько улыбнулась. – Я зашла в ее спальню, а она… там мертвая. И записка эта.
– И ты прочитала.
– Да. – Соня горько улыбнулась. – Сейчас, по прошествии стольких лет, я понимаю, что моя мать была нездорова. Но тогда…
Влад представить себе не мог, что пришлось пережить его подруге. Болезнь сестры, зацикленность матери на старшей дочери, и остальная семья – нет, чтобы пролечить Наталью, или хотя бы посоветоваться с психиатром, предпочла не выносить сор из избы, домочадцы только молча отворачивались, чтобы не замечать, как психопатка превращает жизнь второй дочери в ад. Они были заняты – двигали вперед науку. Как будто это оправдание скотству. Теперь понятно, отчего профессор Шумилов составил завещание в пользу Сони. Он чувствовал свою вину перед ней – видимо, осознание содеянного все-таки пришло.
– И как ты…
– Никак. – Соня с сожалением смотрела на свои сбитые руки. – Болит… Никак я. Позвонила в милицию, потом на работу отцу и деду, они же за границей были, с кафедры им перезвонили туда. В общем, вот так. Ну и Дарику позвонила. Мы тогда много разговаривали, нам телефон оплачивал дедушкин институт. Мать похоронили, отец долго мямлил, что мама, дескать, была не совсем здорова и я не должна принимать близко к сердцу то, что она написала… Но если они знали, что она не совсем здорова, почему оставляли меня с ней? Ответ прост, как ножка стула: им так было удобно. Просто ничего не делали, они же наукой заняты, а это дома – да ну, ерунда, само рассосется. Но, видимо, они понимали, что накосячили, потому что летом привезли меня снова сюда. И здесь снова был Дарик, и вся наша компания, а самое главное – я не смотрела поминутно на часы, не боялась возвращаться домой… я стала свободной, ты понимаешь? Я с рождения сидела в камере, ключи от которой держали мать и Лиза. И тут я обрела свободу. И я… мы с Дариком тогда много времени проводили вместе…
– У вас был роман.
– Да. – Соня покраснела. – Я так думала, по крайней мере. Он же чуть старше меня, а я была просто дикая. И тут первое мое в жизни лето без окриков, запретов и напряжения внутри. Знаешь, когда в животе постоянно холодно от беспокойства. Вот я все годы с этим холодом и жила, а тогда он в один момент вдруг пропал. И тут Дарик… В общем, я ему доверяла, очень доверяла. А он, оказывается, все это придумал с Татьяной.
– Что?
– Ну, наши с ним отношения в то последнее лето. – Соня снова уставилась в окно. – Это была шутка, понимаешь?
– Что было шуткой?
– То, что он сделал. – Соня беспомощно посмотрела на Влада. – Наших они в это не втянули, конечно. Наши бы этого никогда не одобрили. Они воспользовались ребятами из деревни. И когда Дариуш… в общем, когда мы были уже почти раздеты, они все выскочили откуда-то из зарослей, стали выкрикивать… ну, разное. Схватили мою одежду, утащили. И смеялись – Татьяна с Дариушем смеялись тоже, я эти крики слышу до сих пор иногда.
– Не может быть.
– Может. – Соня поднялась и подошла к окну, уткнулась лбом в стекло. – Я никому не сказала. Прибежала домой – благо заросли кругом, влезла на чердак, нашла старое платье. Потом только в дом смогла войти, хотя там никто бы и внимания не обратил, в каком я виде. Дед и бабушка спорили о каком-то синтезе. А я… я то лето провела одна.
– Я помню это, просто не знал, почему. Думал, из-за смерти матери.
– Вот потому. – Соня обернулась к Владу и посмотрела на него в упор. – Все думали, что это из-за матери, но на самом деле – из-за того, что сделали Дарик и Танька. Только имей в виду, я это тебе рассказываю не для того, чтобы ты меня пожалел. И не вздумай. Просто иначе ты бы не понял, что произошло сегодня.
– И потому ты не хотела идти на этот бал?
– Потому. – Соня опустила ресницы. – Я все эти годы думала, что Дарик не виноват, что это Танька его с толку сбила. И пошла, чтобы это понять. И тут мне принесли записку от Дарика – дескать, хочу поговорить, все объяснить, много лет думал о том, что тогда произошло, и корил себя… В общем, в таком духе. И указание – в дальнем конце парка, за фонтаном с Русалочкой – белая беседка.
– А там было устроено бутафорское кладбище.
