Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 84
Когда мы прощались с Вовчиком, в палате сидели несколько человек босоты. Они приехали из города, с ними была и дочь прокурора Чарджоу, очень милая и привлекательная девушка. До этого в палате было шумновато, к нашему разговору никто не прислушивался, кроме девушки, которая с нескрываемым интересом и глубоким состраданием смотрела на меня во все глаза. Но после моих слов в помещении воцарилась мертвая тишина, мне даже стало как-то неловко.
Затянувшуюся паузу прервал сам Армян, просто спросив у меня:
— Ты хочешь, чтобы они навестили тебя здесь, в ЛТП?
— Нет, конечно, — ответил я тут же, — мне не хочется, чтобы они видели меня в таком состоянии.
— Ну что ж, бродяга, будь по-твоему. Если твоя жена и дочь все еще живут в Самарканде, то я тебе обещаю, что, как только ты окажешься в вольной больнице, они будут рядом с тобой. Можешь в этом не сомневаться, — сказал Армян решительным тоном, нахмурив брови и глядя мне прямо в глаза.
Какие у меня могли быть сомнения в отношении обещаний Жулика? Мог ли я сомневаться в его словах или в нем самом? Конечно же нет. Об этом не могло быть и речи, иначе я бы не был тем, кем я был и есть в этой жизни, — бродягой.
Я написал по памяти на клочке бумаги приблизительный адрес, который случайно узнал от мусоров, и заранее поблагодарил Урку за заботу и внимание. Мы тепло простились, и вся братва уехала в Чарджоу.
Прошло немного времени, которое Махмуд отпустил на первичный этап моего лечения, и в начале марта 1988 года я наконец-то вновь отправился в путь. Я еще не мог свободно ходить, но чувствовал себя намного лучше, чем до приезда в профилакторий. Это целиком заслуга Махмуда, но, к моему сожалению, он не позволил мне отблагодарить его как положено.
— Ты, Заур, слава Аллаху, жив и заметно идешь на поправку, — сказал он мне на прощание, — это и есть твоя благодарность мне, ибо может ли быть для врача благодарность больше той, чем когда он видит перед собой выздоравливающего пациента?
Вот таким удивительным, честным и благородным был этот человек. Дай Аллах ему и его близким всяческих благ!
Ранним февральским утром Вовчик прислал за мной машину «скорой помощи» с несколькими симпатичными женщинами-врачами и верзилой санитаром в придачу, которые всю дорогу до городской больницы обращались со мной так, будто я был пашой или эмиром. В машине я полулежал на носилках и смотрел в окно, наслаждаясь хоть и относительной, но все же свободой. Но главный и, слава богу, не последний в моей жизни сюрприз меня ожидал чуть позже, на следующий день после прибытия в больницу.
Глава 31
Каждый из нас знает по собственному опыту, что человек, и в этом его чудо, обладает странной способностью рассуждать почти хладнокровно при самых крайних обстоятельствах. К буре чувств примешивается логика мысли. Это результат человеческого одиночества и отрешенности от суеты, глубокого анализа чувств и желаний, и происходит он лишь в тех головах, которые большую часть своей жизни покоятся отнюдь не на пуховых подушках.
Территория больницы, куда меня доставили через пару часов утомительной, но в то же время приятной поездки, была по меркам провинциального Чарджоу очень большой. На огромной площади в несколько гектаров размещались множество корпусов и отделений больницы: хирургический, костный, детский, легочный и другие, непосредственно сама поликлиника туберкулезного диспансера и несколько помещений службы быта.
Кругом росли плодовые деревья, и, хотя на дворе было еще лишь начало марта, повсюду вились причудливые кустарники и зеленела трава. Вдоль и поперек всей территории больницы протекали арыки, по которым, приятно журча, бежала чистая речная вода. Все строения буквально блестели от белизны побелки, сразу бросалась в глаза идеальная чистота. Было видно, что ко всему этому приложилась рука настоящего хозяина.
Безо всяких проблем и проволочек, как это часто бывало в вольных, но казенных заведениях страны развитого социализма, меня поместили в легочное отделение. Отношение медицинского персонала ко мне с первых же минут было почти таким же, как и у врачей «скорой помощи». Пока я сидел в палате на шконке, еле-еле переводя дыхание после длительной поездки, на меня пришел поглазеть весь штат легочного отделения, находившийся на дежурстве.
Конечно же, я прекрасно понимал, кому обязан столь пристальным вниманием и приветливым обхождением, но по старой лагерной привычке сделал вид, что я шланг и резиной не пахну.
Но, как показало время, конспирация здесь абсолютно ни к чему: палата, куда меня поместили, была под стать всей больнице — огромной, чистой и светлой, с высокими потолками и большущими окнами.
Шконарей в палате было всего восемь: все панцирные и одноярусные. «Да, здесь, без сомнения, можно прийти в себя и стать на ноги», — подумал я в тот момент, когда впервые переступил порог этой, как впоследствии показало время, фартовой для меня обители.
С бедолагами, товарищами по несчастью, а в палате их было всего пятеро, я познакомился тут же и уже через несколько минут вел себя с ними так, будто знал их всю жизнь.
Мужики без суеты и лишних хлопот помогли мне обосноваться на втором шконаре, слева от дверей. Из трех пустующих коек именно отсюда вид на «волю» мне показался наиболее выигрышным, ибо взгляд охватывал большую часть фруктового сада, который рос за легочным отделением и был по-весеннему еще почти голым — без листвы, но с набухшими почками на ветвях.
С дороги я подустал и решил немного отдохнуть. Моя душа еще не пела, но и не плакала уже, а одного этого было вполне достаточно, чтобы я мог предаться приятным воспоминаниям или всласть помечтать.
Я лежал поверх одеяла, подложив обе руки под голову, смотрел в окно и думал, думал о самом сокровенном — о своей жене и детях, и, когда я наконец заснул, мне приснился какой-то удивительно бархатный сон.
После обеда навестить меня приехал Вовчик с городской босотой и двумя милыми бубновыми дамами в придачу, а с ними в палату ворвались молодость и жизнь. Почти до самого вечера они пробыли у меня. За это время я узнал очень многое из того, что мне необходимо было знать.
Когда при знакомстве с кем-либо у вас складывается впечатление, что вы знали этого человека очень давно, чуть ли не с пеленок, значит, этот человек под стать или сродни вам самому. После ухода братвы у меня было именно такое ощущение. Другого и быть не могло, ведь люди, пришедшие ко мне, пришли с Вором. За все то время, пока они находились у меня, я все пытался навести Армяна на интересующую меня тему, но он как будто специально избегал этого разговора, сам же я постеснялся спросить его в присутствии стольких людей.
О чем личном может идти речь, когда «базар» в кругу идет о воровском, да еще при этом присутствует Урка? Ведь я был воспитан совсем по иным правилам, нежели нынешнее поколение людей, которые именуют себя бродягами. Для меня, равно как и для многих тысяч таких же, как и я, босяков, на первом плане всегда стояло то, что касалось истинно Воровского; остальное, в том числе и личное, было побочным.
Ознакомительная версия. Доступно 17 страниц из 84
