Наверняка я не единственный белый, кто может подписаться под этими словами. Все оскорбления, вся жестокость, вся боль и страдание в моей жизни неразрывно связаны с представителями белой расы.
Так, простите, почему я должен бояться именно черных?
Я смотрю на мир, в котором живу, — и, ребята, хоть и не люблю выносить сор из избы, но вовсе не афроамериканцы сделали нашу планету столь жалким и пугающим местом обитания. Недавно на первой полосе «Нью-Йорк таймс» заголовок вопрошал: «Кто создал водородную бомбу?» Далее обсуждался спор людей, которые требовали кредит за создание первой бомбы. Вообще-то я мог и не напрягаться; ведь я знал единственно верный ответ — ЭТО СДЕЛАЛ БЕЛЫЙ! Ни один черный никогда не создавал — и не использовал — бомбу, предназначенную для убийства невинных людей, будь то в Оклахома-Сити, в школе «Колумбия» или в Хиросиме.
Нет, друзья, такие поступки совершают исключительно белые. Смотрите сами:
* Кто подарил нам чуму? Белый.
* Кто изобрел ПХБ,[30]ПББ[31]и владеет большинством химических заводов, которые убивают нас? Белые.
* Кто начинал все войны, в которых участвовала Америка? Белые.
* Кто придумал избирательные бюллетени, которые надо компостировать? Белый.
* А кому принадлежала идея загрязнять мир двигателями внутреннего сгорания? Белым, кому же еще.
* А Холокост? Тот парень создал белым поистине плохую репутацию (вот почему его самого мы предпочитаем называть нацистом, а его маленьких помощников — немцами).
* Геноцид американских индейцев? Работа белых.
* Рабство? Белые!
* Только в 2001 году американские компании уволили более семисот тысяч человек. Кто санкционировал сокращения? Белые генеральные директоры.
* Кто постоянно выкидывает меня из Интернета? Какой-то отмороженный белый — и если я его найду, то он — покойник.
Назовите проблему, болезнь, массовую нищету или человеческое страдание, и спорю на десять баксов, что не успеете вы перечислить солистов «Эн-синк», как я уже назову виноватого… Белого виноватого.
И тем не менее каждый вечер, включая новости, я вижу, как черных обвиняют в убийствах, грабежах, насилии, вооруженных нападениях, воровстве, хулиганстве, коллективных нападениях, торговле наркотиками, сутенерстве, излишней эмоциональности, слишком большом количестве детей, выбрасывании младенцев из окон многоквартирных домов, в беспризорничестве, безотцовщине, безбожности, безденежье. «Подозреваемый — темнокожий мужчина… подозреваемый — темнокожий мужчина… ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ — ТЕМНОКОЖИЙ МУЖЧИНА…» И не важно, в каком я городе — новости все те же: подозревается все тот же неустановленный темнокожий мужчина. Сегодня я в Атланте и клянусь: полицейский фоторобот темнокожего подозреваемого как две капли воды похож на тот, что я видел вчера в новостях в Денвере, а позавчера — в Лос-Анджелесе. Его всегда изображают хмурым, грозным… и в одной и той же вязаной шапочке! Может, все преступления в Америке совершает один и тот же черный парень?
Думаю, мы настолько привыкли к образу хищного негра, что наши мозги уже не восстановятся после такой промывки. В моем первом фильме — «Роджер и я» — белая сотрудница соцобеспечения насмерть забивает очаровательного кролика, чтобы продать его как «мясо», а не как домашнее животное. Хотел бы я получать никель всякий раз, когда в последние десять лет ко мне подходили и причитали, как их ужаснуло и шокировало зрелище «маленького бедненького миленького кролика», трахнутого по голове. По их словам, эта сцена вызывает самую настоящую рвоту. Кому-то даже пришлось отвернуться или вообще покинуть кинотеатр. Многие интересовались: зачем я включил в фильм эти кадры? Американская ассоциация кинематографии ввела для моего фильма ограничение: дети до семнадцати лет — только в сопровождении взрослых, мотивировав свое решение убийством кролика (и дав повод тележурналу «60 минут» посвятить один из сюжетов тупости рейтинговой системы). Преподаватели писали мне, что им приходится вырезать ту сцену, дабы без неприятностей показывать фильм ученикам.
А ведь буквально через две минуты после того, как леди сделала свое дело, я вставил куда более длинную сцену, где полиция Флинта открывает огонь на поражение по темнокожему парню, одетому в плащ Супермена и державшему в руке игрушечное ружье. И никто — ни разу — не сказал мне: «Не могу поверить: вы показываете, как стреляют в негра! Ужасно! Отвратительно! Я не мог спать неделями». Ну разумеется, он же был всего лишь афроамериканцем, а не милым пушистым кроликом. В сцене убийства черного парня нет никакого насилия (по крайней мере так считает американская ассоциация кинематографистов, не усмотревшая в данном эпизоде ничего предосудительного).
Почему? Да потому что убийство черного уже никого не шокирует. Напротив, это нормально, естественно. Мы привыкли видеть черных убийцами — в кино, в новостях — и теперь воспринимаем это в качестве нормального положения дел. Какая разница — черным больше, черным меньше! Так уж негры устроены — убивают да умирают. Масло передайте, пожалуйста.
Как ни странно, хотя большинство преступлений совершают белые, именно черные лица в первую очередь ассоциируются у нас со словом «преступление». Спроси любого белого: кто может ворваться в его дом среди ночи или избить его на улице? И если тебе попался честный респондент, он признает, что это должен быть тип, сильно от него отличающийся. Их воображаемый преступник скорее напоминает Хакима, Муки или Карима, но уж никак не маленького веснушчатого Джимми.
Почему же мозг допускает подобные страхи, ведь на деле он видит совершенно другое? Неужели мозги белых запрограммированы видеть одно, а из-за расы верить в прямо противоположное? Коли так, может, все белые страдают какой-то общей душевной болезнью? Если каждый раз, когда на улице солнечно, светло и ясно, ваш мозг приказывает остаться дома, поскольку видит за окном серые тучи, мы можем лишь посоветовать обратиться к специалисту за помощью. А разве у белых, которым во всех углах мерещатся злобные призраки-негры, другой случай?
Вне всяких сомнений, сколько бы белые ни доказывали друг другу, что бояться надо именно белых, мозг этого просто не замечает. Когда бы вы ни включили телевизор, чтобы послушать про очередную перестрелку в школе, зачинщиком бойни всегда оказывается белый ребенок. Поймают серийного маньяка — спятивший белый. Взрывает ли террорист федеральное здание, или псих в рекламном ролике призывает четыре сотни людей пить «Кул эйд», или автор песен «Бич бойз» добавляет в песню строки, из-за которых полдюжины нимфеток бросаются мочить «поросят», обитающих на голливудских холмах, — знайте: это какой-нибудь представитель белой расы принялся за старое.
Так почему мы не бросаемся наутек при виде приближающегося белого? Почему мы никогда не встречаем белого соискателя на должность фразой: «Все круто, кхм, жаль только у нас все вакансии на данный момент заняты»? Почему мы не падаем в обморок, когда наши дочери выходят замуж за белых?
