30 августа – в один день убит террористом ненавистный Урицкий и в Москве ранен Ленин. Убийца Урицкого, поэт Канегисер, схвачен. Покушавшаяся на Ленина Каплан также.
Официально объявлен «красный террор». Из большевистских газет: «Настал час, когда мы должны уничтожить буржуазию, если мы не хотим, чтобы буржуазия уничтожила нас. Наши города должны быть беспощадно очищены от буржуазной гнили. Все эти господа будут поставлены на учет и те из них, кто представляет опасность для революционного класса, уничтожены. Гимном рабочего класса отныне будет песнь ненависти и мести!»
«На единичный террор наших врагов мы должны ответить массовым террором. За смерть одного нашего борца должны поплатиться жизнью тысячи врагов. Нет места жалости в наших рядах. Мы не дрогнем при виде моря вражеской крови. И мы выпустим это море. Кровь за кровь. Без пощады, без сострадания мы будем избивать врагов десятками, сотнями. Пусть их наберутся тысячи. Пусть они захлебнутся в собственной крови! За кровь товарища Урицкого, за ранение тов. Ленина, за покушение на тов. Зиновьева, за неотомщенную кровь товарищей Володарского, Нахимсона, латышей, матросов – пусть прольется кровь буржуазии и ее слуг, – больше крови!»
Пришли
Начало сентября. Глухая ночь. Звонок в дверь. Потом – гулкие удары кулаками. Антон туго, медленно просыпается, накидывает халат, идет в прихожую. Там испуганная Анфиса, пришли, говорит, пришли какие-то вороги. Стучат. Спрашивай, что нужно, да не открывай, приказывает Антон, а сам в спальню, Надя проснулась, смотрит испуганно, Антон выхватывает из-под матраса револьвер и в Анфисину каморку – прячет в киот за икону. Возвращается в прихожую.
– Кто такие, что вам? – через дверь.
– Обыск.
– Ордер есть?
– Имеется.
Антон отпирает дверь. Вваливаются, гремя сапогами и прикладами винтовок. Во главе молодой в черной кожанке, опоясанный ремнями. Румяные щеки, загнутые кверху усики, похож на приказчика с рекламы галантерейного товара. За ним свита – трое в солдатском, один матрос. Немедля шагают вглубь квартиры, гремят прикладами винтовок, открывают одну за одной двери комнат.
– Там жена неодетая и ребенок! – Москвин, раскинув руки, закрывает собой вход в спальню. – Не тревожьте.
– Предупредите. Пусть оденется, – приказывает комиссар. – Москвин Антон Сергеевич?
– Я.
– Постановление. Обыск, арест. Предупредите!
Антон заглядывает в спальню. Надя уже все поняла, оделась. Марьюшка пока спит. Антон достает из туалетного столика бумаги, выходит.
– Вот мандаты.
Комиссар разглядывает бумаги.
– Ого. Сам товарищ Зиновьев! – говорит он. – А это что? Тут подпись товарища Луначарского.
– Это для брата жены, Михаила Андерсена.
– Где он сам?
– Он пианист. В Москве концертирует, – лжет Антон, радуясь: вовремя Миша дал деру.
– Пупсика наяривает, – ворчит комиссар.
Не читая, складывает бумаги, прячет их в свою с у мк у.
– Мандаты мандатами, а у меня приказ вас арестовать. Собирайтесь. Там разберутся.
– А где понятые? Где домком?
– Книг-то, книг, – удивляется солдат, заглядывая в комнаты.
Парнишка в гимназической фуражке и с ружьем за спиной приводит заспанных дворника и председателя домкома. Председатель в жилетке, нижней рубахе и зеленых чиновничьих брюках, взлохмаченный, однако в руках у него банка варенья: для Марьюшки, как всегда. Извиняется за вторжение, хотя вторгся не по своей воле.
– Вот вам понятые, – говорит комиссар.
Матрос на кухне роется в сундуке для еды, перегружает в мешок фунтовые банки солдатской тушенки и сгущенного молока.
Анфиса стонет:
– Что ж ты, ирод, делаешь! Вор ты, чужое хапаешь!
– Реквизиция! От буржуев! – отвечает матрос.
– Сам ты буржуй!
– Поговори у меня! В чеку загремишь!
– Надежда Ивановна! – кричит Анфиса. – Грабят! Консерву забирают!
Надя врывается в кухню.
– Как вам не стыдно! Чем я ребенка кормить буду!
– Приказано! – отвечает матрос, продолжая свое дело. – Реквизиция.
– Товарищ комиссар! Товарищ комиссар! – зовет Надя.
Комиссар появляется на кухне, заглядывает в сундук.
– Откуда консервы?
– Муж паек получает. Он паровозы для вашей власти чинит!
Комиссар напрягается, думает, достает из сумки Антонов мандат, внимательно читает.
– Располовинь! – приказывает матросу, и тот лениво, нехотя перекладывает часть банок обратно в сундук.
Антона уводят, он задерживается в дверях, оглядывается. Надя улыбается ему, сдерживая слезы, губы плохо слушаются, дрожат. Тянет к нему ручонки сонная бледная Марьюшка. Жалость. Жалость к ней, к Наде, к обжитому гнезду, к девчонке Анфисе. Бьет молнией: русское крестьянское «жалеть» вместо «любить» в этой стране неумолимо точно. Тоска расставания, вроде как на похоронах, репетиция смерти, а за себя не страшно, скоро вернусь, все выяснится, окажется ошибкой, делаю свое полезное дело, и зачем же безвинного в тюрьму? Надю же томит страшное предчувствие, она его гонит, прозывая бабьей глупостью, суеверием. Ей кажется, что видит она Антона в последний раз. С улицы доносится фырчанье мотора, Антона увозят, и она вдруг вопит в голос.
– Молчать, шалава! – орет комиссар, а оставшиеся в прихожей солдаты вжимаются в стены.
– Как вам не стыдно, – выкрикивает вдруг председатель домкома и толкает комиссара в плечо. Солдаты подхватывают винтовки.
Надя продолжает вопить, постепенно затихая.
– Вы не имели никакого права увозить человека до обыска, – гневается председатель домкома. – Может, ничего предосудительного и не найдете.
– Не играет значения! – отчеканивает комиссар. – Приказано-с!
И сгоняет всех в одну комнату. У двери встает солдат с ружьем. Обыск начинается.
Чрезвычайка
Утро. Квартира разгромлена. Прихватив с собой папки с документами, письма, золотые и серебряные вещи, половину съестных припасов, чекисты укатили восвояси. В каморку Анфисы, слава Богу, не заглянули, револьвер на месте, и Антон заранее про то успел шепнуть Наде. Оставив Марьюшку на Анфисино попечение, Надя торопится к Вере Сергеевне. С Петроградской стороны к Волкову кладбищу, рядом с которым расположена детская больница, путь не близкий, верст десять, трамваи не ходят, извозчиков нет. Троицкий мост. Лошадиный труп. По Садовой трясется навстречу грузовик, тесно набитый людьми. Сидят на дне кузова, поверх бортов торчат только головы и плечи. Над ними, усевшись на бортах, нависли четверо солдат с ружьями. У Николаевского вокзала – духовая музыка, несколько авто. Военное оцепление. Наверное, прибыл из Москвы какой-то большой комиссар, торжественная встреча. На Лиговке опять мертвая лошадь. Кучи гниющего мусора. Кладбище – кресты, фамильные склепы, церковный звон. Через дорогу от кладбища – детская больница. Милое соседство.
