Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 54
* * *
Способность быть сдержанным и не заваливать своего партнера излишними откровениями и умение оставаться «независимой личностью» – таковы особенности французского характера. Эта черта иногда очень раздражает американцев, для которых идеальной является ситуация, когда человек «раскрывается» и кладет все карты на стол. Французы умеют хранить секреты, следовательно, каждый партнер оставляет за собой право раскрывать о себе далеко не все. В Америке принято, чтобы каждый из партнеров все рассказывал о себе другому. Американцы считают это почти что гражданским долгом.
Французы обожают секреты. Они без ума от загадочности, неясности и туманности. Тайны обладают магической силой, они очень личные и в них заложен сильнейший соблазн. Секреты не потрогаешь руками, но с другой стороны существуют много нематериальных вещей, которые невозможно осязать, но можно почувствовать. Например, магнетизм. В книге «О соблазне» (De la séduction) французский философ, культуролог, постмодернист, постструктуралист и социолог Жан Бодрийяр описал секрет экстремальной абстракции: «Секрет: соблазнительное и инициаторское качество того, что не может быть произнесено, потому что оно не имеет смысла, и поэтому, хотя оно существует, о нем не говорят. Я знаю чей-то секрет, но я его не раскрываю. Другой человек знает о том, что я знаю, но не подает виду. Отношения между нами приобретают большую интенсивность благодаря существованию секрета о секрете».
Понимаете?
Способность быть сдержанным и не заваливать своего партнера излишними откровениями и умение оставаться «независимой личностью» – таковы особенности французского характера. Эта черта иногда очень раздражает американцев, для которых идеальной является ситуация, когда человек «раскрывается» и кладет все карты на стол.
Бодрийяр – не самый легкий на свете автор, но он подтверждает притягательность невысказанного. Большинство американцев выросли совершенно в другой парадигме и считают, что благодаря раскрытию своих секретов можно достичь большей близости. Американцы не думают, что могут человека скомпрометировать. Когда я была моложе, я ощущала только одну сторону «интенсивности» секрета, выражающуюся в горячем желании им поделиться.
Франсуа Ларошфуко[61]однажды сказал: «Как можно ожидать, что кто-то другой не раскроет твой секрет, когда ты сам не смог удержать его в секрете».
Я, как и другие американцы, выросла в культурной среде, где «делиться» информацией считалось практически гражданским долгом. Любая близость начиналась только с того момента, когда ты выкладывал собеседнику все свою подноготную, все мысли, комплексы и чувства. Француженки выросли в совершенно ином культурном контексте. Здесь правит идея о том, что определенные барьеры и хорошо выдержанная дистанция создают личное пространство, которое, в свою очередь, создает ощущение личного благополучия. Обязательный эмоциональный контроль и общая рассылка в пространство информации личного характера делают жизнь некомфортной, а либидо при этом угасает.
В 1940-х гг. французский журналист Де Саль в эссе, опубликованном в журнале The Atlantic, писал о том, что у американцев прослеживается стремление достичь нравственной безупречности за счет «убийственной откровенности».
«Правда взрывоопасна, – писал он. – И в особенности осторожного обращения требует в жизни женатых людей. Никто не призывает лгать, но когда человек для того, чтобы доказать свою храбрость, начинает жонглировать гранатами, толку мало. Во-вторых, теория абсолютной честности предполагает, что, если любовь не выдерживает постоянного артобстрела, то за такую любовь не стоит бороться. …Люди хотят, чтобы их любовные отношения были похожи на постоянную битву. После уничтожения линии обороны начинается процесс примирения, который инициирует одна или обе «воюющие» стороны. Потом может произойти развод, и одна из сторон начинает искать нового партнера для ведения военных действий».
Де Саль предупреждает, что у любителей безжалостно «резать правду-матку» могут «развиться отрицательные черты характера, чего можно было бы избежать, если бы таких качеств не было».
Признаюсь, что я сама грешила таким поведением на ранней стадии отношений с моим мужем. Мой муж вырос в небольшой деревне в Бургундии. Дома в этой деревне находились очень близко друг к другу, и чтобы личные секреты не стали достоянием всей деревни, жителям приходилось строго их хранить. Я выросла в другой культурной среде и, как и многие американцы, стремилась к полной откровенности в отношениях, поэтому делала все возможное, чтобы узнать детали прежней жизни моего мужа. Кто был его первой любовницей? Дочь деревенского мясника? Или булочника? Или, может быть, какая-нибудь городская, а не деревенская девушка? Где они занимались сексом? На ферме? Или в заброшенной крепости? Был ли мой муж доволен сексом? Я чувствовала себя, как Маргарет Мид[62], изучавшая брачные ритуалы и обычаи разных племен аборигенов на Борнео. Я сгорала от любопытства и стремилась узнать, как проходит половая жизнь тех, кто близок к природе.
К сожалению, мой муж не отвечал на мои вопросы. По сей момент я не имею ни малейшего представления о том, какой была его сексуальная жизнь в юности, и мне остается надеяться, что она была счастливой. Однажды на мои вопросы он ответил так: «Зачем тебе это надо знать? Француженок такая информация вообще не интересует».
Замечу, что члены моей семьи не в меньшей мере продемонстрировали свое любопытство по поводу моего мужа, когда встретились с ним впервые. Мои родственники во время нашего общего обеда забрасывали его настолько личными и не касающимися их вопросами, что муж прошептал мне на ухо: «Это допрос инквизиции?» Когда же я впервые ужинала в обществе его родственников, ситуация была диаметрально противоположной. Пять часов мы провели вместе за одним столом, заставленным самыми разными блюдами, все говорили, не переставая, и никто не задал мне ни одного вопроса личного характера. Я почувствовала огромную разницу в вопросах такта и воспитания между моими и его родственниками. Но тогда я поняла все иначе. Я думала: какую оплошность я допустила, чтобы заслужить такое равнодушное отношение? Может быть, я неправильно пользовалась маленькими вилками для улиток? Может быть, я слишком рано перешла с ними на «ты» и обидела их своей фамильярностью? Или совершила какую-нибудь другую непростительную ошибку? В общем, с его родственниками все было совсем по-другому, чем с моими. Я практически не участвовала в разговоре. «Никто не задавал тебе вопросов из вежливости, – объяснил муж после ужина. – Из уважения к твоей личной жизни».
Ах вот оно что!
* * *
Европейское уважение частной жизни другого человека является полной противоположностью принятой в Америке открытости. Французы с рождения приучены не залезать на чужую личную территорию хотя бы благодаря особенностям своего языка. В английском языке существует универсальное местоимение «you»[63], а во французском – вежливое vous (вы) очень отличается от панибратского tu (ты). Демократичное французское tu, конечно, активно употребляют во многих ситуациях и социальных контекстах. Местоимение vous используют при обращении к незнакомому человеку и в ситуации, когда вы хотите показать уважение к собеседнику, который старше вас по возрасту или выше по социальному положению. (Существует немало семей, где дети обращаются к родителям на «вы».)
Ознакомительная версия. Доступно 11 страниц из 54
