Поверить невозможно, что все это происходило со мной! Ведь я всегда отличалась отменным аппетитом. Особенно много я ела во время беременности. В юности мне безумно хотелось быть худосочной. Я не понимала, что те, кто страдает анорексией, больные, несчастные создания. Я считала, что им жутко повезло, потому что у них торчат берцовые кости, бедра узкие и такой вид, будто их вот-вот сдует ветром.
Что бы ни случалось, аппетита я не теряла. Экзамены, собеседования для получения работы, суета свадебного дня — ничто не могло заставить меня перестать есть, как лошадь. Если я встречала худую женщину, которая говорила: «Надо же, я опять забыла поесть», я смотрела на нее с изумлением и завистью. У меня всегда был здоровый аппетит, как ни печально в этом признаться.
Даже когда придет конец света, мы все покинем свои бренные тела и окажемся на небесах, когда время перестанет существовать, наш дух очистится и мы будем жить вечно, даже тогда мне потребуется плотный завтрак в одиннадцать часов утра.
Обычно я утешала себя мыслью, что тощие люди наверняка безбожно врут: они либо пьют таблетки, либо отсасывают жир каждую пятницу.
Теперь же, впервые в жизни, я не была голодна. Более того, одна мысль о пище вызывала у меня отвращение.
Мне было на все наплевать. Я ни от чего не получала удовольствия. Вот если бы я так себя чувствовала, когда мне было семнадцать! Я бы тогда считала себя одной из избранных. Сейчас же я была слишком уставшей и несчастной, чтобы думать об этом.
День тянулся за днем. Иногда я сползала с постели и несла Кейт вниз, в гостиную, чтобы вместе с мамой посмотреть австралийскую мыльную оперу. Выпивала с ней чашку чая и возвращалась к себе.
К сожалению, Хелен продолжала меня донимать. Через три дня после установки сигнализации она на цыпочках вошла в мою спальню.
— Эта штука работает? — шепотом спросила она.
— Что? — сердито отозвалась я, поднимая взор от журнала. — Нет, разумеется, она не включена. Зачем, черт побери? Кейт здесь, и я тоже.
— Прекрасно, — сказала она. — расчудесно! — И она аж согнулась от хохота. Даже слезы бежали по щекам.
Я сидела на кровати и смотрела на нее с плохо скрываемым отвращением.
— Извини, — сказала она, утирая слезы и стараясь взять себя в руки. — Извини, пожалуйста.
— Что происходит? — спросила я у сестры, когда она немного успокоилась.
— Сейчас покажу, — пообещала она. — Но ты должна быть тихой, как мышка.
Она подошла к переговорному устройство сигнальной системы, включила его и начала нараспев приговаривать:
— Анна! Ооо, Аааанна!
Я удивленно смотрела на нее.
— Что ты такое творишь, черт побери?
— Заткнись! — прошипела она и выключила переговорное устройство. — Разве не видишь, я знакомлю Анну с духами.
— В каком смысле? — спросила я, сбитая с толку.
— Эта дуреха Анна сейчас одна в гостиной. Она ничего не знает про переговорное устройство, вот и подумает, что слышит голоса, — с досадой пояснила Хелен. — А теперь, пожалуйста, заткнись.
Хелен снова начала завывать; сообщила Анне, что она — ее духовный наставник, что она должна особенно тепло относиться к своей сестре Хелен и тому подобное. Она провела добрые полчаса на коленях, шепча в микрофон.
Еще несколько дней подряд, когда кто-нибудь оказывался один в гостиной, Хелен мчалась в мою комнату. где часами докладывала этому человеку, что она — его подсознательный повелитель или ангел-хранитель и что он должен относиться особенно хорошо к своей сестре — дочери — подруге Хелен.
Она продолжала это занятие и после того, как все уже догадались, что бестелесный голос принадлежит ей, и не обращали на нее внимания.
А бедная Анна едва не умерла от разочарования.
Между тем дождь все лил. Канал вышел из берегов, по дорогам нельзя было проехать, всюду стояли брошенные машины. Я слышала об этом от других: сама я никогда не выходила из дома.
Я все время думала о Джеймсе. Видела его во сне. Самыми приятными были сны, в которых мы все еще были вместе. Просыпаясь, я на несколько минут забывала, где я и что со мной случилось, и купалась в теплом, ласковом облаке счастья. Но тут же все вспоминала. Такое впечатление, будто получаешь пинок в живот.
Джеймс не давал о себе знать. Ни звука. Я полагала, что через неделю-две он свяжется со мной — хотя бы узнать, как я и, по крайней мере, как Кейт. Я не соглашалась верить, что дочь ему совершенно неинтересна.
Самое печальное — он даже не знал, что ее зовут Кейт!
Через пять дней после моего появления в Дублине я позвонила Джуди. Спросила, знает ли Джеймс, где я, и затаила дыхание в ожидании ответа: надеялась, она скажет, что нет, не знает. Это бы, по крайней мере, объяснило его молчание. Но она печально сказала, что Джеймс знает. Помимо своей воли я спросила, все ли еще он с Дениз. И снова она сказала «да».
Я ощущала себя так, будто истекаю кровью изнутри, будто вот-вот умру.
Я поблагодарила Джуди, извинилась за то, что ставлю ее в такое двусмысленное положение, и повесила трубку. Мои руки тряслись, пот стекал со лба. Болело сердце.
Случались моменты, когда я чувствовала, что Джеймс рано или поздно вернется. Ведь он так сильно любил меня, не может же он вот так взять и сразу перестать любить. Надо только подождать, и он, жалкий и виноватый, появится на пороге, чтобы забрать жену и ребенка, удивляясь, что не сделал этого раньше. Предвидя такую возможность, неплохо было бы вылезти из кровати и надеть что-нибудь приличное. Но я тут же вспоминала, какая зловредная особа судьба. Чем хуже я выгляжу, тем больше шансов, что Джеймс внезапно появится.
Поэтому я продолжала ходить в ночной рубашке, отцовском свитере и толстых носках. Я напрочь забыла, что такое губная помада.
Мне часто хотелось ему позвонить. Но такое случалось всегда среди ночи. Меня вдруг охватывала страшная паника от мысли, сколько же я потеряла. Но я не знала, как до него добраться. Мне не хотелось унижаться и просить Джуди достать мне номер телефона той квартиры, где он живет с Дениз. Я, конечно, могла бы позвонить ему на работу, но такое желание никогда не посещало меня днем. И я этому радовалась. Какая польза от такого звонка? Что я могу ему сказать? «Ты все еще меня не любишь? Ты любишь Дениз?» И он ответит «да» на оба вопроса…
Шло время. Медленно, очень медленно мои чувства начали изменяться. Но изменения были такими незначительными, что я их не замечала.
Не то чтобы тяжесть от потери стала легче. Но появилось нечто новое. Я стала чувствовать себя униженной.
Сначала это были небольшие уколы. Например, я стала задумываться, как долго Джуди знала, что Джеймс мне изменяет. Потом это чувство начало раздуваться, как воздушный шарик, и наконец я перестала ощущать все остальное — только унижение.
